Грета Гарбо - Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой

© ООО «Яуза-пресс», 2013

Умерла Валентина…

Скоро моя очередь. Я не паникую, ни о чем не жалею, не боюсь. Бояться и жалеть поздно.

Валентина Шлее грозила опубликовать свои воспоминания. Она не Мерседес и не Битон, чтобы рискнуть сделать это при жизни, хотя едва ли боялась моего гнева, скорее наоборот. Но если не опубликовала при жизни, значит, приготовила бомбу, которая взорвется после нее.

Мне ли бояться чьего-то осуждения? Я живу, избегая любого внимания. К тому же мне так много лет, что насладиться вылитой на меня грязью недоброжелатели все равно не успеют. К чему же тогда писать?

Мерседес отдала музею нашу с ней переписку с условием, что опубликуют через десять лет после смерти той из нас, кто проживет дольше, то есть моей, ее самой давно нет на свете. Но публикации писем я не боюсь, в них ничего страшного, куда больше гадости она могла сказать лично (и сказала!).

Интересно, какие условия у Валентины? Тоже десятилетие после моей смерти, или она постарается уничтожить меня при моей жизни?

Как же это глупо – сводить давние счеты тогда, когда человека уже нет в живых!

Когда-нибудь Грету Гарбо забудут, останутся только лица на экране. Но это и есть Грета Гарбо, потому что Грету Ловису Густафсон знал мало кто, даже все мои возлюбленные. Всем нужно мое лицо, сначала молодое и красивое, теперь постаревшее для сравнения. Ату ее, у нее появились морщины! Словно можно дожить до восьмидесяти, не прибегая ко всяким операциям по подтяжке кожи, и не иметь при этом морщин.

Оставьте меня в покое, не просите автографы и советы, как жить, не показывайте пальцем на улице и не глазейте, и я спокойно проживу остаток лет, ни о ком не вспомнив плохо! Внешняя популярность – это беда для очень многих, я знаю немало известных людей, кто страстно желал бы скрыться от людского любопытства, как и я, желал, чтобы его оставили в покое.

Когда-то Битон сказал, что если бы я сама рассказывала все, что интересует публику, позволяла себя фотографировать, то меня преследовали меньше. Это не так, просто я бы значительную часть своей жизни тратила на общение с репортерами и фотографами и раздачу автографов любопытным. Нет, я прожила так, как прожила, и теперь поздно думать, как было бы лучше.

Меня много раз предавали даже те, кому я доверяла, рассказывая всему свету то, что является моим личным, особенно эти двое – Мерседес де Акоста и Сесил Битон.

О чем думал Сесил, когда публиковал такие «воспоминания» обо мне: «…она даже не в состоянии читать… по этим причинам она неспособна развиваться как личность… она несносна, как инвалид… из нее получилась бы занудливая собеседница…, она суеверна и подозрительна, ей неизвестно значение слова «дружба», любить она тоже не способна…»?

Замечательно, не правда ли?

И вывод: «…мы создаем из нее идеал, которым она никогда не станет».

Весьма дружеская характеристика, если понимать под дружбой то, что понимал Битон.

Ему нужно мое тело и совершенно наплевать на душу. Разве человек, который любит или любил в прошлом, мог опубликовать такие слова о той, которую любил? Сказать и даже написать – да, можно пожаловаться друзьям, точно зная, что они никому не расскажут, но никак не раструбить по всему миру!

Чем Сесил лучше Мерседес, расписавшей всем мое помешательство на диетах или жестокость по отношению к разным букашкам? И ведь наплевать на то, что на диетах я сидела не по своей воле, а по требованию студии, а в качестве примера «ужасного обращения» приведен случай, когда уничтожила не успевшего впиться в мою ногу клеща. Вероятно, клеща нужно было не сжигать, а пересадить самой Мерседес, чтобы заразить ее энцефалитом.

Я не жалею, что прожила большую часть жизни скрытно, жалею только, что раскрывалась вообще кому-то, нужно было держать Сесила на расстоянии и меньше доверять Мерседес. А еще нужно было изменить внешность и имя, чтобы никто не знал, кто я, и жить в тихом итальянском городке или, наоборот, в шумном сумасшедшем Нью-Йорке, забавляясь фантазиями газет об исчезнувшей Грете Гарбо. Возможно, так поступил Элвис Пресли?

Когда-то я жила такой жизнью в Летоянни на Сицилии на вилле своего друга Гейлорда Хаузера под именем Гариетт Браун. Понимаю, что приятели Хаузера и его прислуга знали, кто я, возможно, знали и окружающие в Летоянни, но все старательно делали вид, что ни о чем не подозревают. Меня это вполне устраивало. Но однажды какой-то ретивый журналист все же пронюхал… Не представляю, как Хаузеру удалось его убедить, что моей ноги там никогда не бывало…

У Мерседес де Акоста была замечательная фраза, которую любят цитировать, что-то вроде «кто из нас принадлежит одному полу?».

Она права, очень многие в Голливуде и за его пределами не натуралы или бисексуальны, это касается и мужчин, и женщин. Но так было всегда, просто мораль и религия запрещали интерес к своему полу, не очень-то поощряя и интерес к противоположному тоже. Слишком откровенное высказывание? Наверное.

Когда-то сначала Стиллер, потом Эдингтон отучали меня высказываться откровенно вслух перед репортерами, а чтобы я этого нечаянно не сделала, потребовали прекратить общение с прессой совсем.

Потом Мерседес и Битон своим предательством отучили высказываться откровенно даже среди друзей. Предать могут даже те, кому ты веришь безгранично. Пришлось замолчать окончательно и избегать всех.

Но здесь собеседник я сама, и я-то знаю, что не предам сама себя. Эти записи не увидят свет при моей жизни, потому можно бы высказать все, о чем думаю. Одна сложность: за столько лет молчания и разговоров ни о чем я так привыкла держать в себе все – мнение, знания, мысли, что теперь очень трудно открыть рот даже перед чистым листом бумаги и излить накопившееся. Десятилетия отучили меня делиться с кем-либо своими мыслями, оказалось, что отучили доверять их даже бумаге.

И все же я попробую…

Совсем необязательно публиковать мои записи, достаточно просто написать, может, я справлюсь, и уста Сфинкса разомкнутся? Когда в кино пришел звук и я впервые снялась в звуковом кино, афиши пестрели фразами: «Сфинкс заговорил!» Голос понравился. Может, это не так уж страшно – открыто говорить о себе?

В конце концов, если не получится, то мой голос на бумаге никто не услышит, я вполне могу отправить записи в камин. А может, поступлю так несмотря на результат. Важней высказаться самой себе, потому что обо мне все равно навыдумывают.

Однажды мне преподнесли книгу обо мне.