Пауль-Отто Шмидт - Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

Сам Гитлер поднял вопрос о германских военно-морских силах на уровне, равном 35% британского флота. Англичане не сказали, как относятся к этому предложению, но так как они не выдвинули возражений, вполне можно было предположить, что в глубине души они с этим согласны.

В полдень был прием в посольстве Великобритании, и Гитлер здесь появился; впервые его увидели в иностранном посольстве. Присутствовали Геринг и другие члены правительства.

Сразу после этого переговоры возобновились в рейхсканцелярии, но при обсуждении основных тем новых вопросов не возникло. Гитлер занял много времени со своей любимой темой о Советской России. Он особенно негодовал по поводу советских попыток продвинуться на Запад и в этой связи назвал Чехословакию «стенобитным орудием России». Второй навязчивой идеей Гитлера было равенство прав Германии. Рейх, разумеется, должен иметь все классы вооружения, которыми обладают другие страны, но готов сотрудничать в соглашениях относительно наступательного оружия, определенного в Женеве как запрещенное. Подобным образом Германия согласилась бы на контроль над вооружениями, но, разумеется, только на основе равенства прав и при условии, что все остальные страны, которых это касается, одновременно будут подвергаться такому контролю.

Саймон и Иден терпеливо все это выслушивали со всеми многочисленными повторениями. Я часто мысленно возвращался к переговорам о разоружении в Женеве. Всего лишь два года тому назад небеса разверзлись бы, если бы представители Германии выдвинули такие требования, какие предъявлял теперь Гитлер, причем так, как будто не было ничего естественнее на свете. Я не мог не задаваться вопросом, не пошел ли Гитлер дальше допустимого со своим методом «свершившегося факта», fait accompli, пренебрегая возможностью использовать метод переговоров. Я был особенно склонен так думать, наблюдая, как внимательно слушали его Саймон и Иден.

Эти знаменательные дни завершились вечерним приемом, который дал Гитлер для избранных лиц в старой канцелярии Брюнинга, меблированной в спокойной манере и со вкусом. Сам хозяин был ненавязчив, временами почти робок, хотя и не проявлял неловкости. Днем на нем был коричневый мундир с красной повязкой со свастикой. Теперь он надел фрак, в котором никогда не выглядел непринужденно. Лишь в очень редких случаях я видел его разодетым так «плутократически», и при этом создавалось впечатление, что он взял фрак напрокат специально для этого случая. В тот вечер, несмотря на непривычный костюм, Гитлер был очаровательным хозяином, лавируя между своими гостями так легко, как будто он вырос в атмосфере особняка. Во время концертных номеров у меня было предостаточно возможностей наблюдать за англичанами. Дружеский интерес Саймона к Гитлеру поразил меня еще больше, чем при переговорах; его взгляд часто с симпатией останавливался на Гитлере, затем он смотрел на картины, мебель, цветы. Казалось, он чувствовал себя счастливым в доме канцлера Германии.

Иден также оглядывал окружающую обстановку с нескрываемым интересом и не без симпатии, но выражение его лица свидетельствовало о трезвых, острых наблюдениях над людьми и обстановкой. Его скептицизм был явно заметен, за исключением музыкальных выступлений, за которыми он следил с восхищением неискушенного любителя.

Кроме Гитлера, из присутствовавших немцев лишь Нейрат вел себя естественно и без стеснения. Все остальные, особенно Риббентроп, были рассеянными и бесцветными, как вспомогательные фигуры, обозначенные художником на заднем фоне исторической картины.

К одиннадцати часам того же вечера Иден отъехал в Варшаву и Москву. В окружении Гитлера этот визит к Сталину вызвал большое замешательство, и один старый национал-социалист в рейхсканцелярии сказал мне: «Крайне нетактично со стороны Идена направляться к советскому руководителю сразу же после визита к фюреру». Немного позже Саймон вернулся в отель «Адлон» и на следующее утро улетел в Лондон.

Так как наутро я уехал на торговые переговоры в Рим, то ничего больше не узнал о непосредственном впечатлении, которое англичане произвели на Гитлера. Гитлер очень одобрительно говорил о Саймоне в коротких перерывах во время переговоров, и я слышал, как он сказал Риббентропу: «У меня складывается впечатление, что я хорошо поладил бы с ним, если бы мы вели серьезный разговор с англичанами». Его мнение об Идене было более сдержанным, в основном из-за вопросов, которые Иден задавал во время переговоров, стараясь добиться от Гитлера ответа на отдельные вопросы. Гитлер не любил конкретных вопросов, особенно на переговорах с иностранными политиками, как я часто имел случай замечать, когда работал с ним. Он предпочитал общие рассуждения на общие темы, исторические перспективы и философские умозаключения, избегая каких-либо конкретных деталей, которые могли бы слишком явно открыть его истинные намерения.

Мой портативный приемник, неразлучный спутник в моих поездках, сообщил мне, что Саймон заявил в палате общин о значительных разногласиях, выявленных во время берлинских переговоров.

11 апреля в Стрезе на озере Маджоре состоялась конференция. В числе участников были британский и французский премьер-министры, Рамсей Макдональд и Лаваль, их министры иностранных дел, сэр Джон Саймон, Флэндин и Муссолини. В окончательной резолюции Великобритания, Франция и Италия заявили, что согласны «противостоять всеми соответствующими средствами любому одностороннему нарушению договоров». Это был ясный ответ трех великих держав Западной Европы на повторное допущение Гитлером возможности суверенитета германских вооруженных сил. Эта декларация на самом деле показалась бы нам гораздо менее угрожающей, если бы мы знали, как нам известно теперь из мемуаров Черчилля, что в самом начале переговоров британский министр иностранных дел подчеркнул, что он не расположен рассматривать применение санкций к нарушителю договоров. В то время у нас лишь оптимисты предполагали, будто общий фронт против нас был таким шатким.

Несколько дней спустя, 17 апреля, последовал второй удар. Действия Германии подверглись осуждению со стороны Совета Лиги Наций. Своими «произвольными действиями» она «нарушила Версальский договор и создала угрозу безопасности Европы».

Третьим ударом был союз, 2 мая заключенный Лавалем с Советским Союзом. Когда я вернулся в Берлин, то обнаружил, что все в министерстве иностранных дел очень расстроены. Казалось, Германия полностью изолирована. В ответ на методы Гитлера в международной политике образовалась антигерманская коалиция всех великих европейских держав, включая Советский Союз. Однако я вскоре узнал в Польше и в Лондоне, что эта коалиция была не слишком прочной.