Анджей Дыбчак - Гугара

Andrzej Dybczak

Gugara

Перевод с польского Юрия Чайникова

Книга издана при поддержке Польского культурного центра в Москве

This publication has been supported by the ©POLAND Translation Program

– Ты хоть знаешь, кто лучший в мире исполнитель? – спросил Дмитрий Николаевич, оторвал взгляд от очага и посмотрел на меня искоса. Остальные члены семьи удобно расположились в полумраке, лишь слегка разгоняемом всполохами тусклого пламени.

– Ну и кто же?

– Лучше всех – Тото Кутуньо, – заявил он.

– Это точно… Тото – лучший, – поспешила подтвердить Татьяна, поглаживая кончик своей тоненькой косички.

– Вроде что-то слышал.

– Итальянец… – объявила она торжественно и аккуратно подложила щепку в огонь. На секунду сделалось светлее, котелок над огнем отбросил громадную тень на брезентовую стену чума, а из темноты сверкнули черные глазищи.

– Султан, зараза, чего лезешь?! – крикнула Татьяна. – Пшел вон! Что за собака. А ты чего сидишь? Выгони его! Неровен час на меня бросится.

Дмитрий что-то энергично несколько раз повторил, и мохнатая башка исчезла в щели под чумом. Послышалось рычание, которое наверняка не обошлось без демонстрации крупных желтых клыков. А что поделаешь: под конец лета даже собаки по вечерам мерзнут. Внутри чума не так уж и просторно: пространства, может, с комнатку в современном городском панельном доме. Воткнутые по кругу длинные жерди сходились высоко над нашими головами и торчали пучком из широкого отверстия, через которое шел дым.

Когда я впервые вошел в чум (дело было днем), внутри было светло, а пол, застеленный густыми ветками лиственницы, зеленел как свежесорванный салат. Хотелось лечь и не вставать. Мне тогда, чтобы пробраться к специальному гостевому месту, пришлось обойти очаг, пригибаясь под составленными в пирамиду деревянными шестами, поддерживавшими плотную грубую ткань. Собаки взапуски перебрехивались друг с другом. А мы сидели и делали два дела, прекратить которые выше человеческих сил: курили и смотрели, не отрывая взгляда, на огонь. Упершись подбородком в колено, Татьяна выпускала клубы дыма через дряблые губы. В своей черной вязаной шапочке и зеленом свитере она выглядела как домовой. Дмитрий, тоже весь в белых клубах табачного дыма, щурил глаза. По сравнению с их канскими «примами» мои «тройки» – суперлайт. Впрочем, у «примы», кроме крепости, были и другие положительные стороны. Цена – шесть рублей за пачку, вкус – специфический, да и остававшиеся бычки тоже шли в дело – на самокрутки. Вот и теперь, обжигая губы, докурили до последней возможности держать пальцами, погасили и поместили в уже до половины заполненную бычками бутылку из-под кетчупа. На черный день.

– А что сделаешь, иногда сидим в тайге совсем без курева, – пояснила Татьяна.

– Да… Жизнь… – добавил Дмитрий. – Когда колхоз был, сигареты привозили аж вертолетами. Человек мог покурить сигаретку до половины и бросить. Можешь себе такое представить?

– Во житуха была… и по двенадцать чумов иногда на стойбище ставили. Весело было, – предалась воспоминаниям его жена.

– Ну а перестройка пришла – всё и распалось. Пришел Горбачёв… – начал было Дмитрий.

– Ты чего городишь? – возмутилась Татьяна – Какой еще Грачёв?

– Горбачёв! – подсказал я.

– Аа, этот, – дошло до нее. – Как будто нормально нельзя сказать, – добавила уже тише, себе под нос, и отвела взгляд.

Глуховата была, и иногда в разговоре с ней приходилось повышать голос.

– Вот я и говорю, Горбачёв, – продолжал хозяин. – Ведь я правильно всё говорю, Андже? Разве нет? Потом был Ельцин. Только пьяница, говорят, был такой, что страх. – Дмитрий на минуту задумался. – Не то что Суворов.

– Какой еще Суворов? – удивился я.

– Суворов, – повторил он, – да только и он ничто по сравнению с Александром Македонским.

– Факт.

Дмитрий обернул ко мне свое посеченное морщинами сияющее лицо.

– А самое важное, – подчеркнул он выразительным жестом пальца, – Македон одолел даже Спартака.

Татьяна слегка отвлеклась, потеряла нить разговора, и теперь хлопотала по хозяйству, перебирая утварь. Всё делала не сходя с места. Кухонное пространство было на расстоянии вытянутой руки, с левой от входа стороны. А само хозяйство состояло из большого, обтянутого коричневым дерматином чемодана, помещавшем в себе и буфет, и шкафчики и ящички. Внутренняя сторона откинутой крышки была обклеена вырезками из цветных журналов. Среди них – портрет губернатора Эвенкийского Автономного округа, обелиск на озере Виви, обозначавший географический центр России, и пожелтевшие от времени рецепты из когда-то популярной «Хозяйки чума».

– Андже, это хорошо, что ты приехал, при тебе он хоть разговорился, точно двадцати летний. Просто приятно послушать, – сказала она, наполнила из канистры чайник водой и повесила его над огнем.

Дмитрий отмахнулся.

– Точно, точно. Вот уйдем в тайгу, и наступит молчание, двух слов от него за день не добьешься. Живи тут одна в лесу с таким бирюком.

Всё это слушал ее муж, сокрушаясь и поддакивая.

– Максима надо позвать, чай пить будем, – напомнил он.

В этот момент полог, прикрывающий вход, откинулся, и в нем оказался легкий на помине Максим вместе с Никитой.

– Дорова Байе , – поздоровались они.

– О, вот и Никита попьет с нами, – обрадовалась Татьяна, а тот охотно согласился.

Мы сели полукругом, в центре которого был маленький деревянный столик, вроде тех, на которых в заграничных фильмах приносят завтрак в постель. Хозяйка подала лепешку, открыла консервы, разлила чай по кружкам. Каждый по очереди макал свой кусок в банку с маслом и закусывал консервами.

– Ну и как? – спросил набитым ртом Никита. – Когда едем в деревню?

– А как ехать-то? – тихо, даже не взглянув на него, спросил Дмитрий.

Никита почесал голову.

– Так эта… можно как в прошлом году – плоты собьем и поплывем, – и вперил испытующий взгляд в лицо хозяина, точно ждал одобрения. Но тот лишь покачал головой.

– Коля велел подождать его.

В километре отсюда лениво текла река, а в сорока километрах по ее течению была деревушка.

Никита отхлебнул из кружки.

– Еды мало, – заметила Татьяна.