Гётц Али - Наша борьба. 1968 год: оглядываясь с недоумением

В послевоенные годы студенты-68 стали первым поколением молодежи, которой в переходном возрасте и в момент обретения самостоятельности пришлось без какой-либо подготовки и помощи со стороны семьи и общества заглянуть в бездну, носящую имя «Освенцим». Силы, содействовавшие широкому разоблачению нацистских преступлений, сформировались внутри государственных учреждений: в земельных парламентах и управлениях юстиции, а также – в большей или меньшей степени – в федеральных и земельных министерствах. Продолжительные дебаты в бундестаге о сроках давности этих преступлений, создание Центрального ведомства по расследованию преступлений нацизма, непрестанные споры по вопросам реституции – все это было востребовано и проводилось в жизнь отнюдь не общественным большинством, а, вопреки воле этого большинства, конституционными органами второй немецкой республики. Из процессов над национал-социалистами, которые начиная c 1958 года были инициированы органами правосудия и получали освещение в средствах массовой информации, молодое поколение неизменно извлекало один и тот же урок: как правило, обвиняемые были людьми, не нарушавшими закон ни до начала нацистского правления, ни после его окончания, имели обычные профессии, происходили из самых разных слоев населения, – сходство этих людей с соседом по дому, провизором из аптеки через дорогу, семейным врачом, почтенным школьным учителем или собственным отцом внушало неподдельный страх.

Бремя этого открытия оказалось слишком тяжелым. Молодые западные немцы (в отличие, к слову, от их сверстников из ГДР и Австрии) со всей ясностью увидели преступления, совершенные их родными отцами, – преступления, которые «будут тяготить мир, где мы живем, всегда, пока он существует» [19] Известная речь Вилли Брандта «Германия, Израиль и евреи», произнесенная 19 марта 1961 г. в Институте Герцля в Нью-Йорке. . В этих условиях вполне объяснима их паническая «реакция избегания», обернувшаяся неуправляемым бегством в горячечное марево революционного бреда. Поскольку родители, семья и общественные силы были не в состоянии – по-видимому, для этого еще не созрев, – что-то противопоставить страшным фактам, студенты и школьники в 1968 году избрали своим главным врагом государство.

В целом 1968 год был следствием Второй мировой войны, которая оказалась для немцев наиболее масштабной массовой травмой со времен Тридцатилетней войны. В Вестфальском мирном договоре 1648 года сказано: нельзя поминать прошлое. Применительно к 1945 году это означало следующее: уцелевшие – и жертвы, и побежденные в кровопролитной борьбе преступники – должны были вытеснить прошлое из памяти, чтобы начать жить заново. Человечество, израненное телесно и душевно, прописало себе своеобразный целительный сон, что-то вроде искусственной комы, в которую сегодня врачи погружают пациентов с тяжелыми травмами. Политической формой этой искусственной комы была «холодная война»: она, в сущности, заморозила прошлое. Но время шло, вырастало первое послевоенное поколение, и мир начал выходить из коматозного состояния. Пробуждение оказалось неприятным, сопровождалось мучительными болями, спазмами и потерей ориентации. Особенно болезненно оно протекало в стране, которая развязала войну и – спасибо союзникам! – ее проиграла. Ведь в 1945 году, в отличие от 1648-го, виновниками войны, вне всякого сомнения, были немцы. Именно поэтому в Германии бунт 1968 года носил более жестокий и затяжной характер, чем в Англии, Америке или Франции. В странах, которые вели оборонительную войну и одержали победу, силы, сплачивающие общество и верные традициям, оказались гораздо более мощными, чем в Германии, где общество утратило нравственные основы и внутреннюю гибкость. (Кстати, то же можно сказать о волнениях 1968 года в других странах-агрессорах – Японии и Италии.)

В 1995 году Одо Марквард, которого я уже цитировал, назвал протесты 1968 года попыткой «вновь запустить» «механизмы освобождения от бремени вины», с помощью которых часть немецкого общества после 1945 года старалась бежать от прошлого. В середине 1950-х годов эта потребность в самооправдании усилилась: отчасти из-за роста благосостояния, очень быстро превысившего уровень жизни в странах, которые пострадали от расовых войн, развязанных Германией, отчасти в связи с вскрывшимися подробностями массовых убийств, которые больше невозможно было замалчивать.

Все это делало «чувство вины и стыда нестерпимым», особенно для молодого поколения. В 1968 году молодежь «бежала» «от обычной совестливости к самоотождествлению с совестью человечества»: «От угрызений собственной совести можно было избавиться или хотя бы их смягчить, становясь угрызениями совести для других». Далее Марквард пишет о типичной «запоздалой непокорности»: «Нужно было наверстать упущенное, сказав “нет”, – тем самым это “нет”, так и не прозвучавшее до 1945 года, обретало силу применительно к теперешней ситуации в ФРГ. Неспособность сопротивляться тирании надо было компенсировать, сопротивляясь тому, что тиранией не было. А отрицание диктатуры, которого не было в свое время, требовалось загладить отрицанием строя, не имевшего с диктатурой ничего общего. Это новое отрицание буржуазности на деле способствовало не демократизации, а прежде всего возрождению симпатий к революционным диктатурам» [20] Odo Marquard, Verweigerung der Bürgerlichkeitsverweigerung. 1945: Bemerkungen eines Philosophen, in: ders., Individuum und Gewaltenteilung. Philosophische Studien, Stuttgart 2004, S. 23–27. .

О том, как эта реакция избегания выглядела и почему она стала возможной, я рассказываю в моей книге. Нельзя во всем обвинять поколение-68, но и гордиться особыми заслугами оно не вправе. Поступки этих людей были обусловлены серьезным общественным конфликтом: они оказались вовлечены в него не по своей воле и не могли не принять в нем участия. Это объясняет молодежные протесты и позволяет более хладнокровно определить их место в немецкой истории XX века.

(Издание в твердой обложке содержит мелкие неточности, обнаруженные внимательными читателями; здесь эти ошибки исправлены.)

Берлин, май 2009 г.

Человек, которого сегодня приглашают на 60-летний или 65-летний юбилей бывшего товарища по протестным выступлениям 1968 года, оказывается среди бодрых, самоуверенных людей. Многие убеждены, что их прошлое было наполнено героической борьбой, и ставят себя выше нынешней молодежи, которая, как они считают, уже ни к чему не стремится. Описывая свою юность, эту хмельную революционную эпоху бури и натиска, веселые гости излагают как бы историю некоей улучшенной армии спасения: они причисляют себя к политическому «движению», которое защищало слабых, боролось за справедливость и прогресс во всем мире, в целом оздоровило обстановку в ФРГ и привлекло общественное внимание к прежде замалчиваемой теме национал-социалистического прошлого.