Виктор Анпилов - Наша борьба

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

15 июля 2002 года, подписав в печать очередной номер газеты “Молния”, а также все необходимые для предоставления в Минюст документы о регистрации Коммунистической партии трудовой России, я выехал из Москвы. Отпуск! Казаки атамана Филина отремонтировали мою видавшие виды “Жигули-четверку”, сын Сережа помог упаковать персональный компьютер и ранним утром я уже вел машину по трассе “Дон” к Черному морю. Там, под Туапсе у моего старшего брата есть дача, где мне, как всегда, обещали создать все условия для отдыха и написания этой книги о Сопротивлении трудового народа насильственной капитализации России.

Первую свою книгу я написал за решеткой тюрьмы Лефортово. Это был философский трактат, попытка осмыслить поражение народного восстания в Москве в сентябре - октябре 1993 года через призму лучших достижений человеческой мысли от Сократа и Платона до Ленина. Та книжка под названием “Лефортовские диалоги или тюремный конспект лекций Гегеля” вышла небольшим тиражом в издательстве “Палея”, а затем ее перевели и издали в Сирии, Италии, Бразилии. Как мне сообщили однажды на ежегодном конгрессе коммунистических и рабочих партий в Брюсселе, газета французских коммунистов “Юманите” оценила “Лефортовские диалоги” как “первый философский труд, вышедший в России после Ленина и Сталина”. Вполне возможно, что за этой фразой не было ничего, кроме горькой иронии “горбачевцев”, окопавшихся в “Юманите” со времен Жоржа Марше. Но мне было приятно: во время отсидки в Лефортово я не бездельничал, а писал философский труд. В России этот труд мало известен. Книжку расхватали активные сторонники “Трудовой России”, а на повторное издание не хватало ни времени, ни средств. К тому же товарищи по борьбе требовали от меня написать книгу автобиографическую, с подробным описанием событий и роли в них “Трудовой России” после окаянного времени Горбачева-Ельцина. Но издание и редактирование газеты “Молния”, плюс постоянные разъезды по стране и за рубежом, не оставляют времени на “солидный” литературный труд. Долгое время приходилось отшучиваться: “Вот посадят снова в тюрьму, тогда времени для книжки будет более чем достаточно!”.

Однако к маю нынешнего года борьба идей в России вновь обострилась. В стремлении задушить любое инакомыслие официоз протащил через Государственную Думу закон “О противодействии политическому экстремизму”, Но за неимением собственных идей, способных консолидировать российское общество, очередные кремлевские временщики через риторику псевдопатриотизма то и дело скатываются в пошлятину великодержавного шовинизма. С другой стороны, конформистская, соглашательская позиция парламентских коммунистов унавозила почву для национализма и (под предлогом борьбы против еврейства) жесткого антикоммунизма. Примеры: письма из тюрьмы лидера Национал-большевисткой партии Эдуарда Лимонова в газете “Завтра” и роман главного редактора этой газеты Александра Проханова “Господин Гексоген”, вызвавший буквально телячий восторг таких известных русофобов, как Немцов и Хакамада и получивший литературную премию “Лучший национальный (?) бестселлер (?!)”. Не устает строчить книжку за книжкой и близкий друг Проханова – лидер КПРФ Геннадий Зюганов. Вот и этим летом он обещал порадовать нас “очень хорошей, продуманной книгой о глобализме”. А что же “Трудовая Россия”. Неужто мы будем стоять в стороне от жесточайшей схватки идей? Нет! Мои товарищи тысячу раз правы: надо писать свою книгу, надо напомнить обществу, кто первым поднял Красное Знамя, чего это нам стоило, в чем наши разногласия с оппортунистами, каковы наши идеалы и как мы собираемся воплощать их в жизнь. А от тюрьмы хоть и не след зарекаться, но и напрашиваться за решетку – глупость несусветная. Книги лучше писать на свободе. Скорее в отпуск, скорее бы сесть за компьютер…

Самая утомительная часть трассы “ДОН” начинается за Воронежской областью. Над степью – марево. От жары плавится асфальт. На бесконечных затяжных подъемах и спусках за каждой большегрузной машиной тенятся шлейф легковушек: обгонять на шоссе с двумя полосами движения да еще при постоянных переломах дороги опасно. И только к закату трасса разгружается, на спидометре – за сто, и в ветровые стекла врывается свежий аромат только что скошенного хлеба. Так пахло в отчем доме, когда мать пекла хлеб в русской печке. Так пахли мякиши от теста, на которые мы приманивали сазана в сонных степных реках. Так благоухал колхозный ток, на котором я каждые каникулы, начиная с десяти лет, разгружал зерно из-под комбайнов...

Я родился и вырос в селе Белая Глина Краснодарского края. Это – на стыке трех регионов: Кубани, Ростовской области и Ставрополья. В семье нас было шесть детей: три сестры и три брата. Я младший. Деда и бабушку по отцу я не помню. Знаю, по рассказам родителей, что дед Иван Ильич, потомственный гончар, мигрировал на юг России то ли из Воронежской, то ли из Курской области. Во всяком случае, там и сейчас есть село Горшечное и, как мне сообщили читатели “Молнии”, есть даже анпиловский бор, откуда, вполне вероятно, и пошли мои корни. Бабушку и деда по материнской линии я помню хорошо. Дед Петр Родионович Селюков был из мастеровых: ремонтировал жатки, ковал, крыл крыши железом и камышом, смастерил паровое отопление для первого в селе двухэтажного дома, пробил первую в Белой Глине артезианскую скважину и склепал большой железный бак для водонапорной башни. Дедовская клепка оказалась прочнее сварки, и когда, старую водонапорную башню в центре села снесли, бак еще долго служил резервуаром в керосиновой лавке на рынке, не упуская ни единой капли доверенного ему топлива. Бабушка Ирина Емельяновна знала очень много народных песен, многие из которых, как мне кажется, безвозвратно утеряны. Но с бабкой я редко общался, разве что после очередной мальчишеской драки забегал в дедовский дом, чтобы смыть кровь и перебинтовать на скорую руку полученные в драке раны. Селюки, в отличие от Анпилов, жили зажиточно. Хотя и у деда в начале прошлого века хватило средств, чтобы дать образование только одной дочери и сыну, а младшую Лушу (мою будущую маму) в 11 лет дед отдал батрачить в соседний хутор. Однажды, рассказывала мать, она не выдержала жару в поле, бросила прополку и пришла домой. Утром хозяин приехал к деду и потребовал вернуть батрачку. Дед оседлал коня, взял тяжелую казацкую нагайку и погнал по степи дочь на работу. Шрамы от той дедовской нагайки остались на маминых плечах навсегда.