Уистен Оден - Застольные беседы с Аланом Ансеном

В этой книге Оден – поэт, требующий особого для себя как поэта статуса в стране с «горизонтальным» обществом. Он же и активный член этого «горизонтального» общества. Он регулярно ходит на выборы и с ужасом смотрит на катастрофические последствия Второй мировой для Европы с ее традиционно «вертикальными» обществами. Переходы от одной системы мышления к другой происходят внутри текста с головокружительной скоростью. На вопрос об Эзре Паунде Оден отвечает, что не приемлет его политических воззрений. И тут же – на предложение прочитать новую главу его Cantos – реагирует: да, непременно.

Table Talk это одновременно и быстрое, и очень медленное чтение. За каждую фразу здесь отвечает система прожитых ценностей и просто реальный человеческий опыт. В этой книге Оден проживает лучшую пору своей жизни. Сорока лет от роду, он уже ушел от марксизма и Фрейда, но еще не безнадежно «вошел» в христианство и философию Кьеркегора. В этот период жизни он на перепутье – слушает оперы в «Метрополитен», тоскует о возлюбленном. Он сопоставляет и мыслит, и, несмотря на количество выпитого, которое упоминается в книге, это и самая трезвая эпоха его жизни. Ничего еще не решено. Война окончена, но никто не представляет до конца ее кошмарных последствий. Век тревоги достиг высшей точки траектории – и замер в пространстве Истории. Что будет дальше? Третья мировая? Эра милосердия? Как повернется судьба Одена и «всех этих Соединенных Штатов»? Европы и Англии? России? Литературы?

Оден пригласил меня на чашку кофе к себе домой, на Корнелиа-стрит 7, 4E [1] Небольшая улочка в Гринвич-Виллидж рядом с Вашингтон-Парк-Сквер, Манхэттен. . Обстановка: в передней – раковина, плита и огромная деревянная столешница. В большой комнате – два глубоких уютных кресла, обитых коричневым бархатом, между ними – журнальный столик. Койка, застеленная голубым одеялом. Ряд книг на длинной полке. Среди них – многотомный Оксфордский словарь английского языка. На мое предложение вытереть кофейную посуду Оден отвечает отказом – это не к спеху.

Оден. Я переехал с Пятьдесят седьмой [2] В доме 421 на Западной Пятьдесят седьмой Оден прожил полгода, с декабря 45-го по июль 46-го. Именно в этом квартале, в гей-баре «Диззи Клаб», он когда-то начал свое знаменитое стихотворение «1 сентября 1939 года»: «Я сижу в ресторанчике / На Пятьдесят второй / Улице…» (пер. А. Сергеева). На Корнелиа-стрит он жил с сентября 46-го по октябрь 51-го. . Слишком дорого. Один мой студент из Беннингтона, у которого, кажется, шашни с комендантом дома, предложил мне эту квартиру. В следующем году я получу профессорскую должность имени Чарлза Элиота Нормана в Гарварде–12 тысяч долларов в год [3] Одену так и не суждено было занять эту должность. О подробностях отказа см. ниже. . А теперь я покажу вам портреты моей первой большой любви.

Ансен. Кто-то из участников спектакля «Волны»? [4] Так называлась пьеса, написанная одним из преподавателей начальной школы, где учился Оден. Об этой пьесе – как и о самом преподавателе (история сохранила нам его имя: Реджиналд Оскар Гартсайд-Бэгналл!) – Оден вспоминает в своем пространном «Письме лорду Байрону», к которому мы еще не раз вернемся. Видимо, из «Письма» дотошный Ансен и выудил информацию о пьесе.

Оден с притворным возбуждением роется в книгах, наконец открывает одну из них и показывает мне картинки, на которых изображены насосные установки. Оказывается, он привез эти книги с картинками из родного Бирмингема, когда последний раз был в Англии. Он признается, что испытывает глубокую привязанность к насосным установкам и отлично в них разбирается. Он показывает мне несколько иллюстраций из «Исландских легенд». Потом, широко улыбаясь , – несколько пейзажей и свои детские фотографии, а также книги о посещениях заброшенных шахт, принадлежащие перу перепуганных англичан ранневикторианской эпохи.

Ансен. Тут вам хватит материала на целую книгу прозы.

Оден. Нет, не думаю. Мне кажется, литературная критика должна существовать в форме необязательной беседы. Хемингуэй [5] «Я даже не Эрнест Хемингуэй – / Я не люблю спортивных начинаний / В поэзии. И мелочных изданий» – из поэмы Одена «Письмо лорду Байрону». (Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, перевод мой. – Г. Ш. ) , например, чрезвычайно ограничен в своих возможностях. У него техника – для коротких рассказов, когда люди встречаются поздно вечером в баре, болтают и расходятся. А не для романа. Почему он не пишет рассказы о жизни богачей? Да, нас, наверное, ожидает ренессанс готического и барочного стилей в литературе. И уж конечно все зайдет слишком далеко. Но и Хемингуэя с нас достаточно. В конце концов, синтаксис Генри Джеймса [6] Писатель Генри Джеймс (1843–1916) – знаковая фигура в «системе художественных ценностей» Одена. Англичанин в Америке и американец в Европе, «трансатлантический писатель» Джеймс – как позднее и сам Оден – пытался найти общий знаменатель двум культурным традициям, между которых он оказался. Таким знаменателем стала его проза, написанная по теории «романа отбора» («the novel of selection») – в пику американскому «роману насыщения» («the novel of saturation»). «Джеймс твердо заявил, что он признает для себя только роман отбора, в котором самое главное – безупречно выдержанная тональность, внутренняя гармония композиции, стилистическое единство, требующее безжалостно отбрасывать все избыточное и тормозящее развитие драматической коллизии» (Алексей Зверев в послесловии к «Послам» Джеймса). И в этом смысле Оден – ученик Джеймса. По тональности, по синтаксису, по тропам Одена всегда можно вычислить – достаточно двух строчек. Реальность у него «уложена» в поэтические формальности, фирменный список которых «вывесил» в своих эссе еще Рэндалл Джаррел, – и они всегда безошибочно узнаваемы. не так и сложен.

Ансен. А что вы думаете о Джеймсе Фаррелле? [7] Джеймс Томас Фаррелл (1904–1979) – американский писатель. Помянут вслед за Джеймсом не случайно – в качестве антипода. «Стадс Лонигэн» – так называлась его душераздирающая трилогия, где эмоционально и натуралистично автор живописал бесконечные горести и злоключения молодого ирландца-католика в Чикаго.

Оден. Фаррелл – это очень мрачно. Таких, как Стадс Лонигэн, надо убивать в детстве. Это весьма прискорбно, но когда у героя начисто отсутствует свобода воли, чтение становится невыносимо скучным. Фаррелл просто не умеет наблюдать. Поэтому весь замечательный материал, который можно было собрать о Чикаго, пошел псу под хвост. Стадс Лонигэн не совершил ни одного интересного поступка, ничего, чтобы помочь себе. Конечно, Фаррелл написал своего Лонигэна в пику рассказам из «Сатердей ивнинг пост», в которых главные герои демонстрировали почти бесконечную свободу воли. Но даже если такой герой, как Лонигэн, существует в природе, это еще не значит, что его надо воспроизводить на бумаге. Правда, неограниченная свобода – тоже не дело.