Миле Белаяц - Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны

Австро-венгерская реакция на это заявление была недоброжелательной и рассчитанной на достижение определенного эффекта. Сербский посланник в Вене Йован Йованович сообщал 2 ноября 1913 г.: «Ваше выступление в Народной скупщине во время обсуждения заявления о событиях, произошедших с момента вашей последней речи в Скупщине до отвода наших войск из Албании, произвело здесь неблагоприятное впечатление. Правящие круги непрестанно дают понять, что мы не ценим, какую услугу нам оказали, предоставив возможность мирно занять старый Новипазарский санджак и значительную часть территории, которую они считают албанской в этническом отношении. Впрочем, об этом прошлой зимой я неоднократно слышал от немецкой стороны. Однако, наряду с этим, я все-таки должен отметить, что мест[ное] Пресс-бюро после последнего инцидента с ультиматумом в Белграде старается смягчить антисербскую тональность и обделать некоторые дела. От вашего внимания, конечно, не ускользнуло, что из Белграда поступают сообщения (от корреспондента – М. Б.) о том, что мы “немедленно возьмемся за пересмотр соглашения о торговле”, “что вскоре будет подписан договор о строительстве восточных железных дорог”, что “имела место ваша встреча с шефами партий, и все они, и особенно г. Новакович, высказались за добрые и сердечные отношения с монархией”. И это как раз в момент, когда в Белграде состоялось вручение ультиматума. “Действуя таким образом, предполагалось смягчить недовольство югославянских элементов в монархии, а также оценить нашу реакцию на шаги, предпринятые в Белграде”» [68].

Выступая в парламенте, Пашич протягивал руку Вене, которую та отклонила. Не в первый раз. И ранее предпринимались попытки объяснить монархии сербские намерения и заручиться ее согласием на реализацию определенных интересов. Недавно опубликованные изыскания историка-балканиста из Брно Вацлава Штепанека дополняют имеющиеся сведения о подобных усилиях, предпринимавшихся еще в конце 1912 г. Чешскому автору удалось обнаружить в архиве австрийского МИДа документ, раскрывающий суть инициативы Н. Пашича. Сербский премьер через посредника предложил австро-венгерскому министру иностранных дел Берхтольду заключить всеобъемлющий исторический договор, касающийся всех спорных вопросов и несогласованных интересов двух держав. Ради соблюдения престижа Габсбургской монархии и во имя поддержания мира сербские власти готовы были публично обратиться к ней с просьбой о подписании соответствующего соглашения. Штепанек поясняет, что именно это открытие подтверждает достоверность свидетельств Т. Г. Масарика, о которых историкам уже давно известно [69].

Авторитетный чешский профессор, политик и депутат австрийского парламента посетил Белград в разгар Балканской войны – в декабре 1912 г., когда Пашич и попросил передать его тайное предложение. По словам Штепанека, два политика, отношения которых «никогда не были сердечными», придерживались различных взглядов. Описываемый пример сотрудничества в большей степени свидетельствовал об их рационализме и взаимном уважении, чем о симпатии. У Масарика во время пребывания в Сербии состоялась с Пашичем лишь одна официальная встреча, во время которой хозяин вел себя весьма сдержанно по отношению к гостю. Однако в день отъезда, незадолго до отправления поезда, Масарик снова был приглашен к премьер-министру. Тот попросил его частным образом доставить в Вену послание, которое нельзя отправить по официальным каналам.

По прибытии в Вену Масарик подробно изложил Берхтольду предложение Пашича, суть которого состояла в следующем: Сербия хочет мира и дружбы с Австрией, но не отказывается при этом от собственной экономической и политической независимости; сербское государство заинтересовано в развитии торговли с Дуалистической монархией, которой предлагает выгодные концессии, а с 1917 г. – торговый режим особого благоприятствования, предоставляющий Австрии преимущества по сравнению с Германией; Сербия открывает доступ к собственным железным дорогам, а также выражает готовность к строительству новых. За все это Сербия в интересах обеспечения собственной экономической безопасности просит предоставить ей порт на Адриатике. К нему вела бы железная дорога, расположенная в узкой полосе земли, находящейся под сербским суверенитетом. Порт оставался бы исключительно торговым, и Королевство Сербия приняло бы на себя обязательство не использовать его в военных целях и не предоставлять в качестве базы третьим державам. В случае если Вена не пойдет навстречу требованиям Сербии, той не останется ничего другого, как установить более близкие связи с остальными балканскими государствами и, возможно, вступить в таможенный союз с Болгарией [70] . Дабы подтвердить собственные миролюбивые намерения и потрафить высокомерию Габсбургов, Пашич готов был приехать в Вену и прийти на поклон к австро-венгерскому министру иностранных дел.

О неутешительных итогах своей встречи с главой австрийского МИДа Масарик вспоминал следующее: «План я передал Берхтольду, однако он в суть вещей вдаваться не стал и к миру не склонился». После этого чешский политик искал помощи у влиятельного министра финансов Л. Билинского, к компетенции которого относились Босния и Герцеговина, а также у Иосифа Бернрейтера и других сановников. Все они отчаянно пытались исправить допущенную Берхтольдом ошибку, но тщетно.

Вышеописанный эпизод упоминают и В. Дедиер, и биограф графа Берхтольда Гуго Ханч, и Франц Йозеф Кос в своей работе, посвященной австро-венгерским и германским интересам в Юго-восточной Европе в 1912–1913 гг. [71] Ненад Габрич пишет, что до Масарика – в ноябре 1912 г. – аналогичная миссия была поручена Карелу Крамаржу [72] . Что касается Масарика, то он, помимо перечисленных австрийских государственных деятелей, о сербском предложении известил Йозефа Редлиха и венского корреспондента «Таймс» Викхэма-Стида. Берхтольд принял Пашича лишь в сентябре 1913 г. После встречи, в ходе которой были рассмотрены все спорные вопросы, в Белграде полагали, что противоречия устранены. Однако вскоре последовал новый ультиматум. Габрич приводит и мнение Карла Сфорцы, утверждавшего, что Сербия искренне хотела избежать дальнейшего обострения отношений с Австро-Венгрией, для чего и прибегла к услугам уже авторитетного в то время профессора Масарика [73].

Задолго до упомянутых историков – в 1928 г. – высокопоставленный австро-венгерский дипломат граф Адальберт Штернберг в связи с выходом книги мемуаров барона Фон Гизля и германского генерала Штайница опубликовал в «Новом венском журнале» (перепечатка – в журнале «Ратник») следующую оценку политики Берхтольда в отношении Сербии: «Война, которая казалась неминуемой, можно ли было ее избежать? Берхтольд не углубляется в этот вопрос. Он дешевым образом от него увиливает и просто исходит из того, что политика, которая тогда проводилась, была единственно возможной. Однако именно это свидетельствует о слепоте министра иностранных дел с Балльплатца. Мировой войны можно было избежать, если бы мы воспринимали Балканы иначе. Не сербы были врагами нам, а мы им. Имея возможность часто беседовать в Пашичем в Мариенбаде и Карлсбаде, я узнавал, какова точка зрения наших противников. Мы установили экономическую блокаду Сербии. Лишили ее какого-либо доступа к морю, бойкотировали экспорт, притесняли их братьев в Венгрии и т. д. … Мы затронули самый чувствительный нерв Сербии. Берхтольд ничего не пишет о том, пытались ли проводить по отношению к Сербии более дружелюбную экономическую политику, чтобы притушить охватившую ее ненависть, чтобы война не осталась последним ее средством защитить свое существование. Мы Сербии не оставили никакого другого пути добиться освобождения, кроме военного. Поэтому именно мы сделали войну с Сербией неизбежной. Эренталь настолько презирал Сербию, что не нанес Пашичу в Мариенбаде ответный визит… Сам Берхтольд и весь высший свет понимали, что содержавшиеся в ультиматуме требования означали объявление войны. В этом отношении показательно одно письмо графа Тисы императору, отправленное 1 июля 1914 г.: “Только после аудиенции я имел возможность поговорить с графом Берхтольдом и узнать о его намерении раз и навсегда разделаться с Сербией”. И Тиса предостерегает от этого. Однако имелась персона более влиятельная, чем Тиса, – первый великий камергер, перед которым всегда были открыты двери Балльплатца и который роковым образом повлиял на Берхтольда» [74].