Рихард Крафт-Эбинг - Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни

«Прием» состоялся в ее спальне, очень узкой комнате, в которой главное место занимала кровать под белым кисейным пологом.

Эта маленькая кругленькая женщина, несмотря на свои 44 года, была еще свежа и мила. На ней было черное бархатное платье, которое в ее ранней молодости служило, вероятно, придворным туалетом, судя по громадному шлейфу, который был совсем не на месте в этой крошечной комнате.

Ее черные волосы, которые она, наверное, раза три в неделю завивала на папильотках, были распущены и грациозно развевались у нее по плечам; она прикрыла их куском старой занавески на манер римлянок, как мы это видим на картинах; это было стильно и шло к ней.

Говорили о любви – тема, которой поэтесса, очевидно, отлично владела. У нее на этот счет были взгляды, способные перевернуть мир, мы с удивлением слушали ее толкования. Между прочим, она говорила: человечество в наше время извращено; должна народиться новая раса, которая в одно и то же время будет божественна и человечна, и для этого необходимо, чтобы непорочная женщина соединилась с чистым мужчиной. Этот новый человеческий род произойдет от меня. Мой дорогой Захер-Мазох вы и не подозреваете, какое великое, божественное событие свершится в этой маленькой комнатке, в которой вы теперь сидите.

– О, – в замешательстве произнес Леопольд.

– Десять лет я готовлюсь к этому событию, ведя чистую жизнь, полную отречения. Так же, как Христос и удалился в пустыню, чтобы очиститься и возвыситься постом и молитвой, я прожила все эти десять лет, целомудренно предаваясь размышлению. Я теперь возродилась, непорочная, как Дева Мария, я ожидала чистого юношу, который вместе со мной создаст первого человека-бога.

Изумленная, смотрела я на ту, которая должна быть родоначальником новой расы; она тоже устремила на меня свои темные, беспокойные глаза. Вдруг она обратилась ко мне:

– Как вы думаете… Канф непорочен?

– Вы хотите сказать, чист? – сказала я.

Она отвернулась от меня и, обратившись к моему мужу, продолжала:

– Я иногда спрашиваю себя, не Канф ли избранник? Он говорит, что никогда не имел сношений с женщиной, и, судя по нему, мне иногда кажется, что это правда. Какого вы мнения о нем? Думаете ли вы, что он предназначен для выполнения божественной миссии?

– О, да! – отвечал мой муж. – В нем это есть.

– Почему вы так думаете?

– Бог мой! Это бросается в глаза, что он необыкновенный человек. Такой талантливой женщине, как вы, нетрудно пробудить то, что еще дремлет в нем.

– Да, не правда ли? – Но, тем не менее, она над чем-то задумалась.

Затем она развила нам свои планы относительно того, что она называла «очеловечивание божественной искры», чем повергла нас в полнейшее недоумение.

Мы не жалели, что посетили ее: визит этот был очень поучителен, и, кроме того, мы увидели Канфа в другом свете.

Мой муж сказал правду, утверждая у г-жи Гальм, что Канф был необыкновенным человеком. Он совершенно переменился с некоторых пор. Когда молодой книгопродавец явился к нам из Берлина, у него был вид разумного существа – теперь это совершенно изменилось. Он отрастил свои волосы, которые раньше Пыли коротко острижены, и вскоре они вились у него по плечам, как у поэтессы. Но так как волосы его не Пыли ни тонки, ни мягки, а, наоборот, грубы и щетинисты, то они торчали углом на голове, что придавало ему смешной и нелепый вид. Он теперь носил галстуки только светлых и нежных тонов и очень открытые жилеты, а также непременно цветок в петлице.

Летом веер и зонтик дополняли его наряд. Когда он, наряженный так безвкусно, с крошечной шляпой на громадной копне волос, прогуливался по улицам на своих журавлиных ногах, он забавлял прохожих и приводил в восторг мальчишек, которые кидали в него каменьями.

Все его старание походить на эстета объяснялось высокой миссией, которую предназначала ему будущая родоначальница новой человеческой породы.

Кажется, мы были обречены постоянно встречаться со странными людьми.

Я искала француженку, которая давала бы мне уроки французского языка. Наш книготорговец порекомендовал мне парижанку, м-м Мари, которая приходила ко мне три раза в неделю. Она была типичная француженка: маленькая, живая, грациозная, с желтым, сухим личиком, с прекрасными глазами и темными волосами. Она была еще молода и одевалась с той изысканной простотой, как умеют только парижанки.

Мы читали с ней французские романы, а затем творили о прочитанном. Она была без всякого образования; тем более поражала в ней ее прекрасная манера держаться. Она была окружена какой-то таинственностью. Когда я ее спросила, зачем она приехала в Грац, она рассказала, что была замешана в делах коммуны и опасалась, что ее арестуют и сошлют в изгнание, как было поступлено с большинством коммунаров; в это время один немецкий офицер, сделавшийся впоследствии ее мужем, спас ее. Муж ее, дворянин из богатой семьи, жившей в Дрездене, должен был расстаться с ней, потому что всецело зависел от родителей, которые не хотели и слышать о его браке с француженкой. Затем она сказала, что уже два года живет с одной молоденькой девушкой, продавщицей в парфюмерном магазине «Lyux», что они очень любят друг друга и счастливы. В голосе ее звучало теплое чувство, почти страсть, когда она говорила мне это.

Вскоре я заметила в ней ту же страстность, когда она обращалась ко мне, и я боялась повторения той же истории, что было с м-м X***. Но уже предупрежденная, я поставила между мной и ею некоторые преграды, которые она, со свойственным ей умом, поняла. Благодаря этому мы могли продолжать наши отношения; было очень весело, так как влюбленная маленькая француженка, старавшаяся подавить в себе свою природную живость, чтобы не выдавать себя, была очень забавна. Я принимала все это с комической стороны, и таким образом могла высказать ей мои взгляды на этот предмет, что приводило ее в отчаяние.

Внезапно она пропустила два урока подряд. Потом она вернулась совершенно подавленная и рассказала мне, что ее подруга, которая заметила ее любовь ко мне, пыталась убить себя из ревности; она чуть не умерла и была еще совсем больна, весьма вероятно, что она никогда не поправится окончательно. Она пришла ко мне, чтобы проститься, потому что ей было жаль подругу, которую она искренне любила, и потому не хотела причинять ей столько горя.

У нее был очень огорченный вид, и в ее словах было столько простоты, доброты и преданности, что я сама растрогалась и почти примирилась с их странной любовью.

Еще раньше, чем наши отношения с м-м Мари приняли такой трагический оборот, мы приобрели знакомство в таком же роде.

Две молодые девушки, дочери военного и судейского чиновников, составляли благодаря нежной дружбе, сочинявшей их, предмет всеобщего внимания. Мы слышали о них, еще когда были в Брюке, и теперь встречали иногда на улице. В один прекрасный день они прислали нам письмо, прося познакомиться с нами. Леопольд очень любезно ответил им, и они пришли к нам.