Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Злая ирония заключалась в том, что материальная и психологическая поддержка пионеров джентрификации из среднего класса, на политической и эстетической (выражаемой в практиках потребления) солидарности которых держались подобные схемы развития районов с привлечением неравнодушной общественности, лишь приближали неизбежное торжество коммерции, вызывавшей у них страх и презрение. Джонатан Рабан прекрасно осознавал эту парадоксальную ситуацию, когда в 1974 году, сидя на северной окраине Лондона, в которой с трудом узнается один из прилегающих к Кэмден-тауну районов, горячо любимый лекторами из политехнических учебных заведений, чьи привычки он так дотошно разбирает, писал о сложной семиотике современной городской культуры. Позволю себе развернутую цитату:

Если Мэйхью [482]почел за необходимость классифицировать своих уличных обитателей по товару, которым они торгуют, мы определим, какие бывают виды покупателей. Ибо современный город, по крайней мере те кварталы, где обитает средний класс, – это обитель бессмысленного потребления. Чем больше раздувается непроизводящий класс, тем в нем выше доля продаж предметов, которые не нужны ни для чего более, кроме как подчеркнуть принадлежность покупателя к определенному слою. Красноречивое тому подтверждение – список заведений, расположенных неподалеку от моего дома, на одной из лондонских окраин… В нем числятся два паба и один винный бар. Шесть ресторанов различной кухни: бледная имитация венецианской траттории, тесный полуподвал, в котором подают бизнес-ланчи, заведение, где торгуют рыбой, курицей и картошкой фри на вынос, кофейный бар, в подвале которого устраивают фолк-концерты; магазин кожаных изделий и предметов ручной работы, шоу-рум с мебелью из необработанной сосны и японскими абажурами, антикварная лавка размером с кладовку, супермаркет, кулинария, сетевая бакалея и модная овощная лавка (где вероятнее найдешь авокадо, чем морковь), а также табачная лавка, магазин снаряжения для путешественников, два туристических агентства, три модных бутика, магазин радио, телевидения и электроники, магазин алкоголя, химчистка и прачечная. Обычная аптека на углу стала бистро, заставленным фикусами и тележками с десертами. А совсем недавно открылся магазин, торгующий исключительно белеными марокканскими птичьими клетками.

Рабан использовал образ птичьей клетки, чтобы убедительно продемонстрировать, какой силой влияния на суровую атмосферу старого города обладают законодатели мод из среднего класса:

Ни одному градостроителю еще не приходило в голову решать проблемы городского развития при помощи магазина марокканских птичьих клеток. И все же в моем квартале именно он отвечает за дух большого города. Магазин является олицетворением ветреного предпринимательства: берете предмет, который при других обстоятельствах и в другое время был функционален, отнимаете у него смысл и добавляете пару живописных мазков, затем продаете по приличной цене как статусный предмет. <���…> Модный рынок все переварит, проглотит любую импровизацию, любую переделку; на нем хлам превращается в раритет, мусор – в нечто изысканное, дорогое и интересное. <���…> Синдром марокканской клетки для птиц как нельзя лучше подходит для того, чтобы описать специфический вид городского производства – производства, удовлетворяющего спрос на товары, которые служат исключительно для демонстрации тонкого вкуса и благодаря законам экономики становятся главным фактором, определяющим наличие вкуса. Разного рода дизайнеры, живущие с этого абсурдного вида торговли, подобно гангстерам и денди, как-то по-особенному видят город [483].

Система ценностей буржуазного богемного общества находила отражение в босоногой причудливости всего «аутентичного», «винтажного», «этнического», что было характерно для рыночной культуры северо-западной части центрального Лондона, с ее рукодельными украшениями, спонтанными ярмарками и импортными восточными одеждами. В более прагматичном смысле, рынок Кэмден Лок влиял на экологию торговли на своей главной улице. Действительно, не будет преувеличением сказать, что к концу 1970-х годов «синдром марокканской клетки для птиц» охватил весь старый Кэмден-таун – от Морнингтон-кресент до Чок-фарм. Два магазина пользовались особой славой среди дизайнеров всех мастей – товар, которым они торговали в расчете на местную ирландскую общину, еще недавно считался лишенным привлекательности, теперь же стал частью новой уличной моды. Магазин A.H. Holt в доме 5 по Кентиш-таун-роуд, в непосредственной близости от станции метро «Кэмден-таун», с конца XIX века обеспечивал местных строителей и чернорабочих добротной рабочей обувью. В послевоенные годы его владельцы Виктор Блэкмен и Алан Ромейн стали известны в лондонской концертной среде. Ромейн, работавший в магазине с 1962 года до самой смерти в 1994 году, состоял в танцевальных оркестрах Джонни Миллера и Билли Коттона и поддерживал инициативы независимого музыкального магазина Rock On, который в 1975 году открылся по соседству. Офис Chiswick Records, дочернего лейбла Rock On, располагался прямо над обувным магазином – отсюда началось возрождение жанров ска и 2 Tone, благодаря которому район стал ассоциироваться с популярной группой «Madness», распространявшей моду на смесь ямайской, ирландской музыки и эстрадной музыки кокни среди молодежи [484]. В конце 1970-х и начале 1980-х годов магазин Holt’s определял, как одевались представители субкультур белого рабочего класса, обретавшиеся в местных пабах и клубах, и прославился как первый в Великобритании продавец ботинок Dr. Marten’s.

Alfred Kemp’s по адресу Кэмден-хай-стрит, 20, был еще одним магазином, в котором бурлящая жизнь района переплеталась с его долгой торговой историей. Здесь продавали подержанные мужские костюмы, а основную аудиторию составляли все те же ирландские работяги, которым нужна была неброская брючная пара для походов в церковь или в бильярдную. Так писал о магазине и его товарах Дэвид Томсон – в 1980 году они казались ему старомодными:

Секонд-хенды по большей части мерзки: от одежды, развешенной в зале столь темном, что ничего толком не разобрать, смердит мочой и засохшим потом. Не то Alfred Kemp’s – это просторный, хорошо проветренный и освещенный магазин, где если и пахнет, то тщательно натертым полом. Всю одежду, какую я там пересмотрел, прежде отстирали, подлатали и освежили в химчистке. В витринах секонд-хендов чаще встретишь тачки и колеса – все, что угодно, только не одежду. У Кемпа вся витрина завешана пиджаками, куртками, брюками, рубашками, заставлена ботинками. С улицы, прежде чем набраться смелости и войти, их можно хорошо разглядеть – а когда войдешь, по левую руку, за прилавком… увидишь… каморку, в которой обитает, в свободное от приема поставок и обслуживания покупателей время, сам хозяин. Над нею висит красно-черная табличка, предупреждающая о полицейской бдительности. Стоит кому-то только задуматься о том, чтобы своровать у Кемпа, как уже полиция и все торговцы в окрестностях Кэмден-хай-стрит непостижимым образом узнают об этом… С покупателями Кемп обходителен и по-старомодному сдержан, как заведено в наиболее престижных фирмах. Он рассказал, что во времена его отца в окрестностях двух миль было свыше пятисот магазинов такого типа – а выжили только он и Moss Bros [485].