Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Вскоре я получил доказательство того доверия, которое испытывали голландцы к решениям нашего сейма. Мне были поручены переговоры о даче займа Речи Посполитой. Многие банкиры в Амстердаме вызвались тут же решить положительно этот вопрос, и все переговоры были завершены в двадцать четыре часа.

В это же самое время здесь велись переговоры о займе для России. Я же несколько опередил их и настаивал на скорейшей отправке средств в казну Польши, не имея при этом никаких других соображений, кроме выполнения распоряжений из Варшавы. Однако при этом мне были приписаны намерения задержать или даже провалить переговоры о займе для России – я узнал спустя двадцать лет, что это была первая вина, которую вменили мне в Петербурге, и произошло это после получения рапорта, отправленного туда послом России в Варшаве Булгаковым.

Старый советник Фажель, особенно дружелюбно настроенный к полякам и имевший давнюю привязанность к королю Польши, с которым он познакомился в Голландии еще в 1756 году, рассказал мне некоторые очень интересные детали о Станиславе Понятовском и уверял, что уже тогда был почти уверен, что тот станет королем. Он показал мне копию письма, которое отправил Станиславу, чтобы поздравить его с восшествием на трон и напомнить ему о тех разговорах, которые были у них на этот счет.

Я лишь дважды имел возможность видеться с ним, так как он вскоре умер и на его место заступил молодой Фажель.

После того как я объявил нашему представительству иностранных дел, что мнения двора, при котором я нахожусь, полностью согласуются с мнениями берлинского двора, то не преминул, что было вполне естественно, сообщить также и о тех замечаниях, которые мне тогда же передали в Амстердаме, по поводу досадных последствий, которые будет иметь для Польши уступка Торуня и Гданьска. Докладная записка, которую мне передали в связи с этим, была толково составлена. Там содержались разумные и верные замечания, но в каждой фразе звучало противодействие прусской системе и подчеркнуто пристрастное отношение к ней.

Я не знал, какое впечатление произведет эта докладная записка в Варшаве, но я обязан был довести ее до сведения нашего представительства, тем более что она была подписана многими известными и богатыми коммерсантами, которые часто вступали в торговые отношения с Польшей, но при этом никак не являлись « штатхаудерами » [8]и, соответственно, друзьями Пруссии.

Представительство поручило мне намекнуть, что поскольку король и Польская Речь Посполитая назначили своего посла в Гаагу, то было бы приятно видеть и в Варшаве представителя Генеральных Штатов Соединенных провинций. Соглашение по этому вопросу не составило никаких затруднений. Барон де Рид, который был назначен голландским посланником в Петербург, получил указание навестить Польшу и провести некоторое время в Варшаве.

В начале сентября курьер доставил мне новость о подписании в Вареле мира между Швецией и Россией. Переговоры было поручено вести Армфельдту и Игельстрому, и они же подписали договор 14 августа 1790 года. Мне поручили прозондировать, какое впечатление эта новость произвела в Гааге. Нет необходимости говорить, что англо-прусская лига была безмерно этим разочарована. Впрочем, зная характер шведского короля, все же надеялись подтолкнуть его к новым враждебным действиям против России; возможно, эти надежды и оправдались бы, если бы не были подписаны предварительные мирные соглашения между Россией и Турцией в Галаце, а затем – мирный договор в Яссах, что вынудило его отказаться от новых подобных попыток. К тому же, развитие революционных событий во Франции отвратило его от всяких намерений против России, чтобы помочь ей стать одной из главных сил в Европе, противостоящих Франции.

Не имея более ничего значительного сообщить представительству о ситуации в Голландии, которая была покорена прусским королем и подчинена Англии и потому действовала исключительно по указке этих двух дворов, я старался в своей корреспонденции приводить интересные детали обо всем, что происходило во Франции и Нидерландах. Не было практически ни одного дня, когда до нас не доходили бы известия из Брюсселя и Парижа. Однако похоже было, что Ван-дер-Нут и Ван-Эутен более занимали общественность Гааги, чем революционные перипетии во Франции. Эти бельгийские адвокат и священнослужитель являлись предметом всех разговоров. Ими были заполнены страницы всех газет. Они выступали главными персонажами всех карикатур. Их вводили действующими лицами во все диалоги и театральные пьесы, делали героями или подвергали осмеянию в зависимости от успехов или неудач их сторонников. Англо-прусская лига тайно поддерживала их в то время, когда прусский король договаривался с Леопольдом в Рейхенбахе, но все это не могло продолжаться бесконечно. Дворянство, духовенство, демократы и демагоги – все были недовольны и мечтали избавиться от австрийского ига, но при этом не могли согласовать свои позиции, действовать по одним и тем же принципам и образовать единую партию, которая могла хотя бы на некоторое время устоять. Австрийский император Иосиф II сам вызвал эту революцию, потеряв доверие брабантцев и фламандцев – из-за своего намерения обменять бельгийские области на Баварию. Он вызвал возмущение жителей этих провинций, разрушив их крепости, уничтожив их привилегии, отменив их сеньоральные права. Желая принудить католиков, с их-то чувством превосходства и предрассудками, к терпимости по отношению к иноверцам, он учреждал светские школы без духовенства, пытался предоставить нации некую видимость свободы и в то же время укреплял на деле власть и авторитет монарха.

Иосиф II, втянутый в войну с турками, обеспокоенный положением в своих венгерских владениях, опасающийся англо-прусского союза, не осмеливался, да и не мог послать достаточно войск, чтобы утихомирить волнения в Нидерландах. Леопольд, будучи в лучшем положении, дал себе труд лишь послать туда некоторое количество войск. Все произошло, как должно было произойти, – и гораздо раньше, чем на это можно было рассчитывать. Гусарское подразделение заняло столицу. Я могу засвидетельствовать, что, направляясь в Лондон, по случайному совпадению прибыл в Анвер [9]буквально за пару часов до того, как туда вошли австрийцы: они захватили его двумя десятками солдат инфантерии.

Легкость, с которой было покончено с этой революцией, оказалась губительной для тех, кто вообразил себе, что так же будет и с французской революцией. Можно ли было сравнивать бельгийские провинции с Францией – в смысле протяженности, населения, географического положения, природных ресурсов? Все усилия объединенных государств Европы не смогли достичь цели: спасти жизнь короля, утихомирить ярость революционных демагогов, успокоить взбудораженные умы, вернуть на трон Людовика XVIII, позволить вернуться во Францию тем, кто из нее эмигрировал – намеренно или по необходимости. Когда речь шла о защите родины, все республиканские партии объединялись. Революционные силы иногда терпели неудачи, но рознь между ними никогда не доходила до того, чтобы подставить под удар столицу и страну. Неудачи не заставляли их отступать, а лишь вдохновляли идти вперед с еще большим энтузиазмом и энергией. Они одерживали победы и заставляли отступать врага, стремившегося войти во Францию, чтобы восстановить там старый режим правления. Почти всеобщее убеждение в Голландии было таково, что, не будь этой коалиции против Франции, там было бы пролито гораздо меньше крови и, возможно, Людовик XVI остался бы жив.