Грэм Робб - Жизнь Рембо

Беззаветная преданность Рембо тому, что может оказаться ничем, сильно напоминает неясный и славный «крестный путь», за исключением того, что сейчас составляющая предусматривает шкуры и слоновую кость вместо эстетики и Верлена.

К счастью, существует подробное описание одной из ранних экспедиций Рембо. В мае до конторы докатилась новость, что большое количество шкур накопилось в местечке под названием Бубасса в нескольких днях пути на юг. К 11 июня Рембо был готов двинуться в путь. Верблюды были нагружены, и коллеги Рембо пришли, чтобы проводить его. Барде вспоминал следующую сцену:

«Как раз когда он собрался отправиться в путь во главе своей маленькой процессии, Рембо обернул голову полотенцем как тюрбаном и накинул красное одеяло поверх своей обычной одежды. Он намеревался выдать себя за мусульманина. […]

Разделяя наше веселье по поводу его маскарадного костюма, Рембо согласился с тем, что красное одеяло, которое «овосточило» его европейский костюм, может привлечь грабителей. Но он хотел выглядеть как богатый купец-мусульманин ради престижа предприятия».

Улыбка Рембо пробивается именно в тот момент, когда он начинает исчезать под новым маскарадным костюмом, как солдат в своем клетчатом берете или англичанин в своем десятишиллинговом «цилиндре». Рембо взял отпуск от самого себя. Он проехал верхом через грязные Баб-эль-Салам («Ворота мира») – юго-восточные ворота – мимо лежащих ниц прокаженных, сквозь вонь цивилизованного человечества и отправился в не отмеченные на карте земли.

Возможно, его больше никогда не увидят снова.

Через несколько дней вулканический рельеф превратился в редколесье. Травяные хижины Бубассы появились на краю равнины. Это была самая дальняя точка на юге, которой достигал европеец.

Некто в красном плаще и тюрбане вызвал огромное оживление. Он обрел защиту боко (местного вождя), а также устроил два рынка по обе стороны деревни. Четверым крепким воинам заплатили, чтобы они поддерживали порядок на рынках. «Он был вынужден несколько раз, – говорит Барде, – вмешиваться со своими жандармами , чтобы разогнать драки, поскольку поверженных должны были подвергнуть принятой в таких случаях процедуре кастрации».

Около недели Рембо вел дела с торговцами, прибывшими из очень отдаленных областей. По ночам он спал на грудах влажных шкур. Революционизировав деревенскую экономику, 2 июля он вернулся в Харар, удивляясь, что еще жив, и провел следующие две недели в постели с лихорадкой.

Рембо видел окраину таинственного Огадена – неисследованного региона, который был больше Франции и Бельгии, вместе взятых. Огромная река лежала где-то на юге. В его письмах продолжала появляться новая излюбленная фраза: «Здесь многое предстоит сделать».

Еще выздоравливающий, он писал домой 22 июля, снова в «европейском костюме». Что бы ни думала его мать о нем теперь, по крайней мере, она не могла сказать, что он развлекается: «Я вовсе не забыл про вас. Как я мог? […] Я думаю о вас, и только о вас. Но что я могу рассказать вам о своей работе, которая уже так опротивела мне, и о стране, которую я ненавижу, и так далее, и тому подобное. Что я могу рассказать о том, что я пытался предпринять с такими экстраординарными усилиями и что не принесло мне ничего, кроме лихорадки? […] Но ничего не поделаешь. Я теперь привык ко всему. Я ничего не боюсь».

Как только начал созревать урожай кофе, Рембо обнаружил, что застрял в Хараре на более длительный период. Его метеорологическая паранойя вернулась. Сначала он нашел климат «здоровым», затем «нездоровым». Теперь он стал «капризным и влажным».

После «неприятной ссоры с руководством и остальными» (два грека и молодой харарец по имени Хадж-Афи) он подал в отставку, но не проявлял признаков отъезда. Он планировал экспедиции, новые торговые компании, внезапную эмиграцию: «Все, что я прошу у мира, – это хороший климат и подходящую интересную работу. Однажды я все это найду!»

Между тем брюшной тиф и голод приводили ежедневно толпы нищих к дверям. По утрам собирали трупы и закапывали лопатами в канаве. Рембо ничего об этом не рассказывал в своих письмах. Он описывал смену времен года, подобно человеку на пустынной метеостанции. «У вас сейчас зима, а у меня лето. Дожди прекратились. Погода очень хорошая и довольно теплая. (Плоды) кофейных деревьев созревают».

Несмотря на «неприятную ссору», Барде был рад оставить его. Рембо был «чрезмерно раздражительным» пациентом, когда у него случалась лихорадка, он обидел нескольких человек своим «язвительным умом» и часто бывал «молчаливым и угрюмым, по-видимому избегая компании своих товарищей», но любое дело, доверенное ему, тотчас же становилось прибыльным. Когда он «оживлялся и дружелюбно болтал», его слушатели смеялись до колик: «Мы, естественно, находили его истории смешными – они всегда были рассказаны остроумно, – хотя мы никогда не питали уверенности в том, что с нами будут обращаться подобным образом, когда он разговаривал с другими людьми» [688].

В отличие от литераторов, с которыми был знаком Рембо, Альфред Барде считал его работающим членом небольшого сообщества и неизменно находил его «довольно эксцентричным» – чрезмерно одаренным молодым человеком, чья дружба была бы источником удовольствия, если бы разные стороны его личности научились жить вместе:

«Я относил его странное поведение, не без оснований, полагаю, к его несколько брезгливому отношению к миру, вызванному суровыми испытаниями, о которых он ничего не рассказывал, но которые его великий ум определенно испытал.

Это была видимая сторона его личности. В глубине души он был на самом деле довольно нежен и предупредителен. Все, кто его знал и нанимал его на работу, считали его образцом лояльности и честности.

Он был особенно добр и предупредителен к тем бедным эмигрантам, которые оставили дом в надежде на получение быстрого обогащения и которые, совершенно сломленные и разочарованные, хотели только вернуться домой как можно быстрее. Он был очень сдержан и щедр в своей благотворительности: это, вероятно, было одной из очень немногих вещей, которые он делал без ерничанья или выказывания отвращения» [689].

Когда брат Барде Пьер приехал в Харар, Рембо отправился в Аден. Это не было радостным «Отъездом» из «Озарений»: «Отъезд среди нового шума и новой любви!» «Вряд ли я когда-нибудь вернусь сюда», – говорил он матери.

К 5 января 1882 года один из самых успешных и перспективных торговцев в Восточной Африке был снова на дне безводного кратера Аден, проклиная своего работодателя, жалуясь на климат и ожидая идеальной работы.