Альберт Эспиноса - Красные браслеты

Я не отказался бы от удовольствия присутствовать на судебном заседании, где ответчик признает свою вину, или видеть, как остановленный полицейским нарушитель правил уличного движения соглашается, что превысил скорость.

Важно научиться признавать ошибки, чтобы понять их причины и не повторять. Наверное, многие боятся наказания, которое может последовать, но это должно заботить меньше всего. Что действительно имеет значение – отсутствие в нашем списке ошибочных пунктов.

Был у нас пятилетний пацаненок, которого положили в клинику с диагнозом «рак большой берцовой кости». Иногда он выходил вместе с нами на солнечную сторону – так называлось место с краю автомобильной парковки, оборудованное под детскую площадку. Там стоял щит с баскетбольным кольцом и всегда палило солнце.

Получить пропуск на солнечную сторону было непросто. Главное условие – образцовое поведение. Обычно нас выпускали туда с пяти до семи часов вечера. Для меня это было настоящим счастьем: сразу поднималось настроение, будто я оказывался, скажем, в Нью-Йорке – настолько все было иначе, чем в больнице. Мы нежились на солнце, загорали.

Марк, бывало, увязывался за нами, но никогда не валялся на солнышке. Вместо этого он бродил по автостоянке и пялился на приезжавшие тачки. Если водителю удавалось ловко припарковаться, Марк от восхищения чуть с ума не сходил, восторженно таращил глаза, смеялся и что есть сил хлопал в ладоши. Если же процесс парковки затягивался, и водитель долго не мог заехать на свободное место, он приходил в ярость. Один раз со злости даже пнул какую-то машину.

Это было настолько захватывающее представление, что мы забывали про загар и наблюдали за Марком. Откуда у малыша такая страсть к автомобилям? Он вообще был загадкой – впечатлительный, не по годам умный, внимательный. Наверное, его привлекали не сами машины, а их движения и плавные развороты, элегантность: возбуждали формы и энергетика виражей, эффектные парковки.

Через несколько месяцев у Марка обнаружили метастазы в обоих легких. В тот день он вышел вместе с нами на солнечную сторону. У него не было пропуска, и мы провели его по поддельному, который раздобыли у приятеля.

Я не сомневался, что Марк опять будет два битых часа с удовольствием наблюдать, как паркуются машины. Мы присоединились к нему. На обратном пути в больницу я спросил малыша: «Марк, почему тебе нравится смотреть на машины?» Он взглянул на меня и ответил: «А почему вам нравится смотреть на солнце?» Я начал говорить, что мы не смотрим на солнце, и что оно нам… мы загораем… что это приятно… что… По правде, я не знал, почему мы смотрим на солнце.

«Не суди», – такой урок мне преподал в тот день маленький Марк. Он любовался машинами, я – солнцем. При этом я неподвижно лежал, а он всей душой переживал то, что видел. Выходит, созерцание паркующихся автомобилей давало ему не меньше, чем загар, здоровье и радость, которые я получал, лежа на солнце. Важно не то, на что ты смотришь, а то, что передается тебе во время наблюдения.

В тот день меня душил гнев, а ночью я горько плакал – от несправедливости и жалости к мальчишке, обреченному на смерть через несколько месяцев. Ему, не по возрасту мудрому, следовало жить, взрослеть, управлять государством, спасать человечество. Было в его мировосприятии что-то непостижимое. Не знаю, как дальше сложилась судьба Марка, но верю: где бы он ни находился, наверняка по-прежнему за чем-то наблюдает и делает это очень эмоционально.

С тех пор я никогда никого не сужу, но получаю удовольствие, наблюдая за чужими страстями. У меня есть друзья, готовые бесконечно долго слушать пение птиц, часами созерцать голые стены или надолго – уткнуться в мобильник.

Найди то, за чем тебе нравится наблюдать, и смотри на это.

Мне три раза делали томографию головного мозга. Во время обследования надо лежать совершенно неподвижно. Стараюсь не думать ни о чем личном – вдруг аппарат распечатает мои мысли. Конечно, я знаю, что томографы ничего не печатают, но есть ощущение, что они все регистрируют. Поэтому ни о чем не думаю.

Это было лето чемпионата мира по футболу, на котором прославился Линекер. Я уже три часа сидел в коридоре больницы, дожидаясь своей очереди на томографию, и переживал по единственному поводу, что не увижу трансляцию полуфинального матча. Пока прохожу обследование, Линекер, конечно, забьет все свои голы под восторженные крики болельщиков.

Рядом сидел мужичок и поглядывал на меня своими маленькими глазками. На нем была такая же голубая пижама, как у меня. Мы разговорились: «Долго как… Вы на томографию?» Ничего не значащие слова, которыми обмениваются люди в очереди.

Мы пересели поближе друг к другу. Нас обоих привезли на томографию из разных больниц. Мужчина сказал, что он по профессии невролог. Разговор зашел о мозге и пресловутых десяти процентах, которыми пользуются люди. Меня это всегда беспокоило: хочется, чтобы наши потомки научились использовать свой мозг хотя бы на 30–40 %. Неприятно сознавать, что человечество запомнит нас не как древних, живших на деревьях или в каменном веке, а как «десятипроцентных». Мы сами считаем себя сильно продвинутыми, но из XXX века на нас будут смотреть как мы сейчас смотрим на питекантропов.

Невролог сказал, что для повышения работоспособности мозга его надо совершенствовать.

А если ты произнес слова «совершенствовать мозг» в присутствии подростка пятнадцати лет, считай, полностью завладел его вниманием. Почему? Хотел бы я знать…

В качестве примера невролог предложил простую арифметическую задачку. Он показал мне четыре предмета – в нашем случае это были четыре журнала – и велел их посчитать. Я сказал, что журналов четыре. Он спросил: «Ты их считал?» Я ответил, что нет, потому что и так видно, сколько. У меня возникло сомнение в том, что мужичок – невролог: он больше походил на пациента с восьмого этажа, где в нашей клинике располагалось психиатрическое отделение. Он показал мне пять журналов и снова попросил сосчитать. Вдруг я поймал себя на том, что и впрямь считаю. Мой мозг не мог определить точное количество журналов на взгляд. Мужчина улыбнулся, и его глазки еще больше сузились: «Ты ведь считаешь, так?» Потрясенный, я сидел и молча смотрел на него.