Эрик Хоффер - Человек убежденный: Личность, власть и массовые движения

Таким образом, порядок, создаваемый «человеком действия», – работа лоскутная, вроде лоскутного одеяла. Сталинская Россия состоит из лоскутов большевизма, царизма, национализма, панславизма, диктатуры, из заимствований у Гитлера и монополистического капитализма. Гитлеровский Третий рейх был конгломератом из национализма, расизма, пруссачества, диктатуры и заимствований у фашизма, большевизма, синтоизма, католицизма и древнего иудаизма. Христианство – то же самое: после конфликтов, распрей и раздоров первых пяти веков выкристаллизовалось в единую авторитарную церковь и стало лоскутной смесью из старого и нового, из заимствований у друзей и врагов. Христианство скопировало свою иерархию с бюрократического аппарата Римской империи, частично переняло античный ритуал, разработало положение об абсолютном вожде и делало все возможное, чтобы усвоить все существующие элементы жизни и власти {162}.

Под руководством «человека действия» массовое движение перестает быть убежищем от агонии и тяжести индивидуального существования, а становится средством осуществления стремлений честолюбивых. Движение начинает сильно привлекать людей, захваченных своей личной карьерой, а это ясно указывает на крутую перемену в характере движения и на то, что оно примирилось с настоящим. Ясно, что наплыв «карьеристов» ускоряет превращение движения в предприятие. Гитлер, у которого было ясное представление о ходе движения в целом, когда он еще нянчил свое детище – национал-социализм, – предупреждал, что движение может сохранить свою силу лишь до поры, пока оно ничего не может предложить в настоящем, а только «честь и славу в глазах потомков», но когда оно наводнено людьми, которые хотят извлечь из настоящего как можно больше, то «миссия такого движения кончена» {163}.

Что касается неудовлетворенных, то движение в этой стадии заботится о них, но не затем, чтобы пользоваться их недовольством в смертельной борьбе с настоящим, а в целях примирить их с настоящим и сделать их терпеливыми и послушными. Движение предлагает неудовлетворенным надежду на далекое будущее, мечту-видение {164}. Таким образом, в конце своего активного периода движение превращается в орудие власти для преуспевающих людей, с одной стороны, и в опиум для народа – с другой.

В этой книге рассматривается главным образом активная фаза массовых движений, во время которой в движении доминирует человек убежденный. Именно в этой фазе массовых движений всех типов обычно проявляются те общие черты, которые мы пытались описать. Теперь видно, что как бы ни была благородна первоначальная цель движения, каким бы благотворным ни выглядел конечный результат движения, активная фаза его отталкивает нас, как неприятность, если не зло. Фанатик, олицетворяющий эту фазу движения, обычно весьма непривлекательный тип. Он жесток, мнителен, ханжа, спорщик, мелочен и груб. Он часто приносит в жертву своему «священному делу» родственников и друзей. Абсолютное единство и готовность к самопожертвованию, придающие активному движению непреодолимую энергию, позволяющие ему браться за невозможное, обычно достигаются ценой гибели многого из того, что так ценно и так радует в отдельной человеческой личности. Добрым движение быть не может, какой бы возвышенной ни была вера, как бы достойна ни была цель движения, если его активная фаза тянется слишком долго, в особенности если она продолжается и после того, как движение полностью овладело властью. Массовые движения, которые мы считаем более или менее благотворными – Реформация, Пуританская, Французская и Американская революции и многие из национальных движений за последние сто лет, – имели сравнительно короткую активную фазу, хотя и носили в разной степени отпечаток фанатизма. Вождь массового движения, приносящий пользу своему народу и всему человечеству, умеет не только поднять движение, но знает, подобно Ганди, как и когда закончить его активную фазу.

Там, где массовое движение в течение поколений сохраняет формы, созданные в период его активной фазы (как, например, у воинствующей церкви в течение средних веков), или где ортодоксальность движения не уменьшается благодаря все новому и новому пополнению фанатических новообращенных (как в случае ислама {165}), – там наступают застой и темные времена. Где бы мы ни находили периоды подлинного творчества, связанные с массовыми движениями, – это, почти везде и всегда, перед активной фазой движений или, чаще всего, после нее. Когда активная фаза движения не слишком длинна и в течение ее не было чрезмерных кровопусканий и разрушений, ее окончание, особенно неожиданное, часто освобождает силы для творческого взрыва. Это происходит в случаях и когда движение кончается триумфом (например, восстание за независимость Голландии), и когда оно кончается поражением (например, Пуританская революция). Причины любого культурного возрождения, которое может возникнуть вслед за массовым движением, кроются не в идеях и внутреннем пыле движения, а, скорее, во внезапном смягчении общей дисциплины и в освобождении личности от удушающей атмосферы слепой веры, презрения к собственному «я» и настоящему. Страстное стремление заполнить образовавшуюся после «священного дела» пустоту подчас становится творческим импульсом {166}.

Активная фаза движения сама по себе бесплодна. Троцкий знал, что «периоды высокого напряжения социальных страстей оставляют мало места для созерцаний и размышлений. Всем музам – даже плебейской музе журнализма, несмотря на крепкие ноги, – во время революции трудно ходить» {167}. С другой стороны, Наполеон {168}и Гитлер были подавлены убогостью произведений литературы и искусства в годы их героических эпох и требовали шедевров, соответствующих великим делам своего времени. Они не имели ни малейшего представления о том, что атмосфера массового движения калечит и душит творческие таланты. Мильтон, который еще в 1640 году был многообещающим поэтом – уже носил в кармане первый вариант своего «Потерянного Рая», – потратил 20 бесплодных лет на писание памфлетов, потому что был по горло погружен в «море шума и споров до хрипоты» {169}, которым и была Пуританская революция. Когда революция окончилась, а сам Мильтон попал в немилость, он написал «Потерянный Рай», «Возвращенный Рай» и «Самсон-борец».

Активное массовое движение по-разному глубоко мешает творческому процессу. 1) Оно разжигает страсти и тем самым отводит энергию от творческой работы – страстное участие в массовом движении для творчества подобно беспутному образу жизни. 2) Творческую работу подчиняет целям движения – литература, искусство, наука становятся или пропагандой, или обязаны служить узко практическим целям. Убежденный писатель, художник или ученый творит не для того, чтобы выразить самого себя или чтобы спасти свою душу, или открыть новую истину и красоту; его задача, как он ее сам понимает, – предостерегать, советовать, уговаривать, прославлять или осуждать. 3) Творческая энергия уходит и туда, где массовое движение открывает широкое поле для деятельности (война, колонизация, индустриализация). 4) Фанатичное состояние ума само по себе душит все виды творческой работы; презрение фанатика к настоящему не позволяет видеть все сложности и неповторимости жизни; все, что волнует творческую фантазию, фанатику кажется обыкновенным или вредным. «Наши писатели должны шагать в сомкнутых рядах, тот, кто сходит с дороги и рвет цветы, – дезертир». Эти слова Константина Симонова, как эхо, отражают мысли и подлинные слова фанатиков всех веков. В IV веке раввин Иаков говорил: «Тот, кто по дороге к цели… прерывает изучение Торы, чтобы сказать: «Как это дерево прекрасно!» или «Как изумительно это запаханное поле!» – тот виноват перед своей душой» {170}. Св. Бернар Клервоский целыми днями ходил по берегу Женевского озера и не замечал его. В своей книге «Тонкость искусства» Давид Юм рассказывает о монахе, «из окна кельи которого открывался живописный вид, и который поэтому поставил условие своим глазам – никогда не смотреть в ту сторону». Слепота фанатика – с одной стороны, источник силы (он не замечает препятствий), но с другой стороны – причина его умственной бесплодности и эмоциональной серости.