Джерри Койн - Вера против фактов: Почему наука и религия несовместимы

«Я голоден», – говорит мне приятель, и это заявление тоже рассматривается как ненаучное знание. В самом деле, любое испытываемое вами чувство, любое понятие или откровение можно рассматривать как субъективную истину или субъективное знание. Это означает всего лишь, что вы действительно так чувствуете. Но это не означает, что гносеологическое содержание ваших ощущений истинно. Это уже требует независимого подтверждения от других людей. Нередко тот, кто говорит о голоде, на самом деле ест очень мало, и существует даже поговорка: «Брюхо сыто, да глаза голодны».

И это вновь возвращает нас к религии. В определенном смысле вышесказанное было отступлением, поскольку до сих пор обходило главный вопрос: способность религии находить истину. Причина, по которой верующие ратуют за «иные способы познания» заключается в том, что им очень хочется показать: наука не обладает монополией на поиск истины, а значит, религия тоже может втиснуться в этот ряд (где-нибудь между археологией и историей). Но мы уже убедились, что в той мере, в какой археология, экономика, социология и история вырабатывают знание, делается это всегда с использованием методов науки в широком понимании, ведь знание – это проверяемые, достоверные и признанные результаты эмпирических исследований.

Но даже при самом широком понимании науки невозможно растянуть ее настолько, чтобы включить в нее и религию. Даже в самое гибкое представление о науке не входят методы, которые вроде бы позволяют религии получать знание: непроверяемые авторитеты древних книг, вера, субъективные переживания и личное откровение. Как утверждал Уильям Джемс, именно субъективный и богооткровенный аспект религии дает ей особое влияние: ощущение уверенности в том, что религиозные утверждения истинны. Но если человек получает религиозный опыт, то «истинно» только то, что он это пережил, а не то, что содержание этого переживания имеет какое-то отношение к реальности. Чтобы это определить, требуется способ проверки содержания откровений, то есть нужна наука. В конце концов, если некоторые христиане признают существование Иисуса Христа потому, что ведут с ним мысленные диалоги, то индуисты мысленно беседуют с Шивой, а мусульмане – с Аллахом. Ни одно из откровений ни в одном из священных писаний мира ни разу не сообщило нам, что в молекуле бензола шесть атомов углерода соединены в кольцо или что возраст Земли составляет 4,5 млрд лет. Именно эта асимметрия знания заставляет приверженцев религии, несмотря на ее претензии на истину, хвататься за иллюзорное утверждение о том, что религия и наука представляют собой непересекающиеся магистерии.

Утверждения об иных способах познания часто сочетаются с обвинениями в сциентизме [17]: говорится, что наука и те, кто ей занимается, превышают, так сказать, свои полномочия. Сциентизм рассматривается как непрошенное вторжение науки в разные области – философию, гуманитарные науки, этику и даже теологию. Вот примеры того, что Стивен Джей Гулд в речи в защиту непересекающихся магистерий назвал нарушением границ со стороны науки. Как смеет, говорят критики, наука рассказывать нам хоть что-то о морали и эстетике?

Если взглянуть на примеры того, что относят к сциентизму, легко увидеть, что они очень разные и часто никак друг с другом не связаны. Физик Иан Хатчинсон видит в них попытку применить научные методы в дисциплинах, где они бесполезны, и ответить на «великие вопросы», вроде как зарезервированные за теологией:

Это не просто неверное применение методик, таких как количественный анализ, к вопросам, где числам делать нечего; не просто смешивание материальной и социальной сторон человеческой жизни; не просто претензия исследователей-социологов на использование целей и процедур естественных наук к человеческому обществу. Сциентизм – все это и еще многое, куда более глубокое. Это отчаянная надежда, и жажда, и в конечном итоге иллюзорная вера в то, что некий стандартизованный набор процедур, именуемый наукой, может обеспечить нас безукоризненным источником морального авторитета, сверхчеловеческой основой для ответов на такие вопросы, как «что такое жизнь, и когда, и почему?».

Философ Сьюзен Хаак, с другой стороны, рассматривает сциентизм как отказ науки от признания собственных ограничений вместе с проблемами, которые это порождает:

Что я имела в виду под сциентизмом, это… какой-то чрезмерный энтузиазм и некритически почтительное отношение к науке, неспособность видеть или неготовность признать ее не-идеальность, ограничения и связанные с этим потенциальные опасности.

Наконец, врач и специалист по биоэтике Леон Касс описывает сциентизм как попытку заместить религию – и все остальное – наукой. Эта стратегия, утверждает он, может подорвать саму структуру западного общества:

Но под весомыми этическими вопросами, которые поднимают новые биотехнологии (впрочем, это тема для отдельной лекции), лежит более глубокий философский вызов, который угрожает нашим представлениям о том, кто мы и каковы. Научные идеи и открытия, касающиеся живой природы и человека, совершенно приемлемые и безобидные сами по себе, привлекаются как оружие в битве против традиционных религиозных и моральных учений – и даже против наших представлений о себе как о существах, обладающих свободой и достоинством. Среди нас распространилась квазирелигиозная вера – назовем ее бездушным сциентизмом, – которая состоит в том, что новая биология, устранив все загадки, даст полное описание человеческой жизни, объяснив чисто научным образом человеческую мысль, любовь, творческое начало, моральные суждения и даже веру в Бога… Не ошибитесь. Ставки в этом споре высоки: на кону нравственное и духовное здоровье нации, дальнейшая жизнеспособность науки и наше представление о себе как о человеческих существах и детях Запада.

Общее между этими столь разными понятиями сциентизма одно: все они имеют неодобрительную окраску. Более того, статья «сциентизм» в «Оксфордском спутнике философии» начинается так:

«Сциентизм» – бранное выражение. Поэтому не существует, по всей видимости, единственного простого описания взглядов тех, кого обвиняют в склонности к нему.

А завершается эта статья так:

Успешное обвинение в сциентизме обычно опирается на ограничивающую концепцию науки и оптимистическую концепцию искусства в том виде, в котором его практикуют до сих пор. Никто не исповедует сциентизм; он обнаруживается только в работах других.

Но зловещие предостережения Касса все же преувеличены. Опасности сциентизма, как его ни определяй, практически не существует. Чтобы разобраться в этих предполагаемых опасностях, сгруппируем определения в несколько отдельных категорий. Понятие «сциентизм» обычно означает одно или более из следующих четырех утверждений. Во-первых, естественные науки – единственный источник достоверных сведений о Вселенной, то есть единственный надежный «способ познания». В качестве альтернативы сциентизм может означать, что гуманитарные науки тоже следует включить в эту категорию. То есть такие области, как история, археология, политика, мораль, живопись и музыка, следует рассматривать исключительно через призму науки и везде, где это возможно, применять научные методы. Сциентизм может также относиться к идее о том, что вопросы, на которые не может ответить наука, вообще не стоят рассмотрения или обсуждения. В эту категорию попадают вопросы морали, образа жизни, красоты, эмоций и, разумеется, религии. Самое изобличительное определение сциентизма – идея о том, что ученые надменны, лишены скромности и не любят признавать, что порой ошибаются.