Бхагаван Раджниш (Ошо) - Секрет. Беседы о суфизме

Когда говорит Бог, никакого усилия нет – нет обдуманного сочинения стихов или намеренной живописи. В этом случае человек оказывается в состоянии некоего опьянения – он опьянен. Он утонул в Боге, и что-то проистекает. В этом случае поэзия, несомненно, является голосом чудесного, и в ней есть великая тайна. У нее вкус вечности. Это нектар.

И благословенны те, кто может источать такую поэзию и быть направляемым ею, кто может погружаться в эту поэзию, в поэзию такого рода и быть выразителем поэзии такого рода. Да, они благословенны.

Но есть и поэзия другого рода, которая не является голосом Бога. Это всего лишь человеческое творение. Это мирская поэзия. Какой бы прекрасной она ни была, эта поэзия несет на себе отпечаток человека, содержит все человеческие ограничения.

И эта другая разновидность поэзии может быть способом избежать подлинной. Она может быть бегством.

Ты спрашиваешь меня: «Поэзия – это голос чудесного или способ уклониться от приближения к источнику, чувственная форма промедления?» Вторая разновидность поэзии может быть избеганием. Возможно, вы боитесь совершить прыжок, боитесь полностью себя потерять и поэтому позволяете себе лишь несколько проблесков там и сям, а затем вы «с головой окунаетесь» в то, что вы называете творчеством. Вы рисуете, сочиняете стихи, создаете музыку – и теряете себя в «делании». Это может быть избеганием. Возможно, вы боитесь: вспышка молнии была слишком сильной.

Вы боитесь, что, если вы не окунетесь в свое так называемое творчество, окно может открыться снова. И кто знает? Возможно, вы не сможете сопротивляться искушению выпрыгнуть в него. Оно такое привлекательное, такое притягательное, оно просто затягивает в неведомое. Оно подобно вихрю, и настолько мощному, что ничто не сможет вас удержать.

Такое возможно. Другая разновидность поэзии, другая разновидность живописи и творчества может быть способом избегания творца.

Гурджиев разделял искусство на две категории: одну он называл объективным искусством, а другую – субъективным искусством. Объективное искусство – это искусство, проистекающее из человека, который прибыл, а субъективное искусство иллюзорно, призрачно. Оно происходит из человека, который крепко спит, которому только снится, что он бодрствует, – только снится , что он бодрствует. И конечно, когда вам снится, что вы бодрствуете, этот сон становится препятствием для пробуждения, поскольку вы уже считаете себя бодрствующим, и поэтому какой смысл думать о другом пробуждении? В своем уме вы уже бодрствуете, и поэтому вы продолжаете спать.

Очень правильно, когда есть два слова для обозначения поэтов. Ведь слова Мухаммеда – это поэзия, чистая поэзия, но она отличается от Мильтона. Слова Омара Хайяма – чистая поэзия, но она отличается от Шекспира. Слова Будды – это чистая поэзия, но она отличается от Калидасы.

И в чем состоит различие? Различие в том, что Будды больше нет, есть только Бог. Будда стал пустым бамбуком, флейтой. Песня нисходит свыше: Будда – это флейта у губ Высшего. Он не деятель, его вообще нет. Источником его поэзии является его небытие.

Но Калидасы очень много, Шекспира очень много, Мильтона очень много. Таковы все поэты нашего мира – их очень много. Посмотрите сами. Вы удивитесь: поэты – очень эгоистичные люди, иногда более эгоистичные, чем люди, у которых есть много денег и много власти. И поэты очень сварливы и постоянно ссорятся друг с другом, обвиняют друг друга, насмехаются друг над другом или относятся друг к другу с большой иронией. Они тоже создают поэзию, но их поэзия заурядна, субъективна, призрачна. Их поэзия отражает лишь их лица. Они не риши , они всего лишь кави .

Когда поэзия начинает отражать лик Бога, тогда вы – риши , провидец, подлинный поэт.

Келли приходит в офис Коэна, чтобы продать ему диктофон. Выслушав хвалебную речь, прославляющую товар, Коэн, у которого очень сильный еврейский акцент, говорит:

– Скажите, для чего мне диктофон? У меня есть секретарша, посыльный, младший вице-президент. Для чего мне диктофон?

Келли, коммивояжер высшего класса, отвечает:

– Знаете что, мистер Коэн, возьмите этот диктофон на один месяц бесплатно и просто испытайте его.

– Хорошо, – соглашается Коэн, – если это не будет стоить мне ни пенни, то какого черта? Мне нечего терять.

Через месяц Келли возвращается и спрашивает у Коэна, как тому понравился прибор.

– Ну что же, – отвечает Коэн, – штучка хорошая, только у нее, похоже, есть один недостаток.

– Какой же? – спрашивает коммивояжер.

– Проклятая штуковина разговаривает слишком по-еврейски!

Поэзия будет вашим отражением. Если вас слишком много, то в ваших стихах будет отражаться ваше эго, они станут ничем иным, как украшением для эго. Но если вас нет, то в них будет отражаться Бог. Такая поэзия священна. В этом красота дзенских хайку – они священны. В этом красота Упанишад – они священны.

Запомните: чтобы родилась подлинная поэзия, вы должны умереть. Вы и подлинная поэзия не можете существовать одновременно. Подлинная поэзия – это религия. Религия является высшей формой искусства, а искусство – низшей формой религии. Религия – это чистая эстетика.

Третий вопрос:

Ошо, почему политики все время понимают тебя неправильно?

С этим ничего нельзя поделать. Они абсолютно не способны понять что-либо, что не относится к политике. Они могут понимать только политику; они – эксперты в понимании политики. И даже тогда, когда никакой политики нет, они ее подозревают. Они все время подозревают и продолжают находить политику даже там, где никакой политики нет.

Например, это место совершенно неполитическое. Мы не интересуемся никакой политикой, но всякий раз, увидев, что здесь собирается так много людей, они начинают подозревать.

Сейчас центральное индийское правительство хочет знать, сколько саньясинов у нас имеется по всему миру, сколько центров у нас есть в Индии и за границей, сколько должностных лиц в правительстве являются саньясинами, и еще очень много вопросов. Просто потому, что людей в оранжевом становится все больше, и они распространяются все шире, политики начинают бояться… Что-то готовится.

Я совершенно не интересуюсь политикой, но их паранойя, их страх состоит в том, что раз здесь так много народу, то рано или поздно это может превратиться для них в проблему. И из-за своего страха политики начинают все истолковывать. Но это только их собственные толкования, и они могут создать в их умах очень большую путаницу, так что эти люди сами начнут верить в свои собственные страхи. В глубине души политики – это параноики.

Именно из-за страха человек хочет власти. Именно для того, чтобы скрыть свой страх, человек начинает вовлекаться в игры с властью. Он хочет добиться огромной власти, так чтобы почувствовать, что бояться нечего, «по крайней мере, мне нечего». Даже величайшие политики внутри все время дрожат от страха. Чтобы скрыть этот страх, им нужно окружить себя огромной властью – только тогда их страх утихнет, только тогда они успокоятся. Они живут в постоянном страхе, вся их проблема в страхе.