Карен Армстронг - Поля крови. Религия и история насилия

С глубокой древности пророки и поэты помогали людям осмыслить трагичность жизни и не закрывать глаза на вред, причиняемый окружающим. В древнем Шумере автор поэмы об Атрахасисе не знал, как избавиться от социальной несправедливости, на которой строилась цивилизация, но показал эту несправедливость. Гильгамешу пришлось лицом к лицу столкнуться с ужасом смерти, лишающим войну фальшивого блеска и благородства. Пророки Израиля обличали правителей в страданиях, причиненных беднякам, и в военных преступлениях. Священнические авторы Ветхого Завета жили в жестоком обществе и не могли отказаться от насилия. Однако они верили, что воины осквернены своим насилием, даже если военную кампанию благословил Бог. Вот почему Давиду не дано было построить храм Яхве. Арии любили войну и чтили воинов; битвы и набеги играли важную роль в скотоводческой экономике, но на воине всегда была скверна. Китайские стратеги признавали, что военный образ жизни есть «путь обмана» и должен быть исключен из гражданской жизни. Они обращали внимание на неудобный факт: даже идеалистическое государство сохраняет в своем сердце институт, занимающийся убийствами, ложью и предательством.

На Западе секуляризм стал частью идентичности. Здесь есть изрядные плюсы: в частности, тесная связь с власть имущими может создать опасные компромиссы для религиозной традиции. Однако секуляризм также сопряжен с насилием. Секуляризация во Франции проводилась путем принуждения, вымогательства и кровопролития; впервые на войну было мобилизовано все общество. Секуляризм же стимулировался агрессией против религии, которую поныне разделяют многие европейцы. Соединенные Штаты не заклеймили позором веру, и в них религия процветала. Между тем их ранняя история связана с агрессией: концепция прав человека не применялась ни к американским индейцам, ни к африканским рабам. В развивающемся мире секуляризация воспринималась как явление смертоносное, насильственное и враждебное. Людей убивали в святилищах; представителей духовенства пытали, арестовывали, убивали, лишали ресурсов, достоинства и статуса.

Поэтому секуляризация иногда наносила урон религии. Даже в относительно благожелательной обстановке протестантские фундаменталисты Соединенных Штатов преисполнились ксенофобии и страха перед современностью. Ужасы насеровской тюрьмы сделали из Сайида Кутба человека крайних взглядов: его либерализм сменился параноидальными настроениями, когда враги виделись повсюду. Хомейни также часто говорил о заговорах евреев, христиан и империалистов. Деобандцы, травмированные тем, как англичане положили конец империи Моголов, создали жесткую законническую форму ислама, откуда вышел и почти пародийный «Талибан» – ядовитая смесь деобандской твердолобости, племенного шовинизма и агрессии человека, обездоленного войной. На Индийском субконтиненте и на Ближнем Востоке чуждая идеология национализма преобразила традиционные религиозные символы и мифы, придав им агрессивное содержание…

Впрочем, взаимосвязь между современностью и религией не всегда была полностью антагонистической. Некоторые движения (в частности, два «великих пробуждения» и «Братья-мусульмане») даже помогали людям усвоить современные идеалы, подавая их в близкой им форме.

Религиозное насилие не есть нечто чужеродное нашему миру, а составляет естественную его часть. Мы создали взаимозависимый мир. Да, человечество опасным образом поляризовано. Однако между нами образовались и необычайно тесные связи. Когда котировки акций падают в одном регионе, следует обвал на рынках по всей планете. То, что сегодня происходит в Палестине или Ираке, может завтра отозваться в Нью-Йорке, Лондоне и Мадриде. Благодаря Интернету фотографии, сделанные в иракских тюрьмах или разоренных сирийских селах, моментально облетают мир. Мы стоим перед угрозой экологической и ядерной катастрофы. Однако мы еще не осознали реальное положение вещей, и мы, жители развитых стран, относим себя к особой привилегированной категории. Между тем наша политика спровоцировала во всем мире гнев и обиду. И мы на Западе несем часть ответственности за те страдания мусульман, которыми сумел воспользоваться бен Ладен. «Разве я сторож брату моему?» Да, сторож.

Есть хорошие слова:

Война – это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего – с ничто. Со смертью {1759}.

Нам нужны идеологии, религиозные или секулярные, которые помогут взглянуть в лицо неизбывным дилеммам экономической и исторической ситуации, как это делали пророки древности. У нас больше нет необходимости мириться с эксплуатацией и несправедливостью аграрной империи, но в мире еще много неравенства и несправедливости. Между тем обездоленные перестали быть беззащитными крестьянами: они научились давать сдачи. Если мы хотим создать удобный для жизни мир, мы должны взять на себя ответственность за страдания людей и научиться слушать мнения, которые идут вразрез с нашими представлениями о самих себе. Все это требует самоотдачи, самоотверженности и сострадания, которые играли в истории религии не менее важную роль, чем крестовые походы и джихад.

Все мы боремся – на секулярный или религиозный лад – с «ничто», с пустотой в сердце современной культуры. Еще со времен Зороастра религиозные движения, которые пытались решить проблему насилия своего времени, сами отчасти усваивали агрессию. Протестантский фундаментализм возник в Соединенных Штатах, когда евангельские христиане осмысляли беспрецедентную резню Первой мировой войны. Их апокалиптизм представлял собой лишь религиозную версию фантазий о «будущей войне», которыми была полна Европа. Религиозные фундаменталисты и экстремисты используют язык веры, чтобы выразить страхи, терзающие и секуляристов. Мы видели, что некоторые из наиболее жестоких и саморазрушительных движений отчасти были реакцией на холокост или ядерную угрозу. Группировки, подобные той, которую создал Шукри Мустафа в Египте времен Садата, являют собой искаженное отражение структурного насилия современной культуры. Не только верующие, но и секуляристы становились террористами-смертниками. Отчасти так проявляется инстинкт смерти, присущий современной культуре. У религиозных людей и секуляристов могут быть общие чаяния. Скажем, кукизм был религиозной формой секулярного национализма и показал себя способным на тесное сотрудничество с израильским секуляризмом. Мусульмане, которые присоединялись к джихаду против Советского Союза, возрождали старый исламский обычай «добровольчества». Однако они ощущали тот же самый импульс, который толкал сотни европейцев оставлять уютные дома и принимать участие в Гражданской войне в Испании (1936–1939 гг.), а евреев – спешить из диаспоры на поддержку Израилю в Шестидневной войне.