Майкл Шермер - Тайны мозга. Почему мы во все верим

1. Власть закона.

2. Права собственности.

3. Экономическая стабильность, достигнутая благодаря защищенной и заслуживающей доверия банковской и финансовой системе.

4. Надежная инфраструктура и свобода передвигаться по стране.

5. Свобода слова и печати.

6. Свобода собраний.

7. Образование для масс.

8. Защита гражданских свобод.

9. Полноценная армия для защиты наших свобод от нападок других государств.

10. Эффективные полицейские силы для защиты наших свобод от нападок других людей в пределах государства.

11. Жизнеспособная законодательная система для введения справедливых и беспристрастных законов.

12. Действенная судебная система для беспристрастного контроля за соблюдением этих справедливых законов.

Эти основы охватывают нравственные ценности, принятые и либералами, и консерваторами, и как таковые, образуют фундамент для моста между левыми и правыми. Разрастется ли когда-нибудь либертарианская партия настолько, чтобы бросить вызов двум доминирующим политическим силам и создать жизнеспособную трехпартийную систему? Сомневаюсь по той простой причине, что либертарианцам свойственно недолюбливать крупные и могущественные политические партии. Пытаться организовать либертарианцев – все равно, что сгонять в стадо кошек. Тем не менее в контексте паттерна политических партий и нравственных ценностей, лежащих в их основании, либертарианская позиция переформировывает основания двух других. Не требуется ни изобретать нечто новое, ни вводить его в систему. Эти ценности глубоко укоренены в нашей природе, следовательно, почти наверняка останутся сравнительно постоянным компонентом будущих политических паттернов.

Заявления об убеждениях в политике и в науке – не одно и то же. Когда я говорю: «Я верю в эволюцию» или «Я верю в Большой взрыв», это звучит совсем иначе, чем когда я заявляю: «Я верю в фиксированный подоходный налог» или «Я верю в либеральную демократию». Эволюция и Большой взрыв либо были, либо нет, и все свидетельства указывают на то, что они были. Вопрос происхождения видов и происхождения вселенной – в принципе, загадки, которые можно разгадать с помощью большего количества данных и более удачной теории. Но вопрос о правильной форме налогообложения или структуре правительства зависит от общих целей, которых предстоит достичь, поэтому больше данных и усовершенствованная теория способны помочь нам лишь в том случае, если цель установлена. Однако определение этой ключевой политической цели зависит от сугубо субъективного процесса политических дебатов, в которых обе стороны выступают в защиту образа жизни, который они считают наилучшим. Так вышло, что я считаю фиксированный налог намного более справедливым, нежели прогрессивный, потому что не думаю, что людей надо наказывать более высокими налогами только потому, что они упорным трудом и творческим подходом добились более высоких доходов. Но мои друзья-либералы возражают, что прогрессивный налог справедливее, так как по людям с более низким доходом одна и та же налоговая ставка бьет больнее, чем по людям, доход которых выше.

Хотя наука не в состоянии разрешить такие вопросы справедливости ко всеобщему удовлетворению, можно и должно приводить обоснованные доводы для научного информирования политических убеждений: порой заявления об убеждениях в политике мало чем отличаются от заявлений об убеждениях в науке. Я сам много раз пересекал эту границу, наиболее примечательный случай – в книгах «Наука добра и зла» и «Рыночный разум». На практике я отвергаю натуралистическую ошибку (которую иногда называют ошибкой « есть и должно быть »), согласно которой тому, что есть, не следует определять должное, то есть если дело обстоит тем или иным образом , это не обязательно означает, что так оно и должно обстоять , или если что-то естественно , это не значит, что оно правильно . В некоторых случаях так оно и есть, в других – нет. Я твердо убежден, что при построении общества мы должны ориентироваться и даже опираться на информацию, полученную благодаря реалистическому взгляду на человеческую природу и на двенадцать наборов данных, которые я представил для нее; провалившиеся коммунистические и социалистические эксперименты показывают, что происходит, когда игнорируешь естественное – люди гибнут сотнями миллионов.

Еще один пример пересечения границы между «есть» и «должно быть» можно найти в книге Тимоти Ферриса «Наука о свободе» ( The Science of Liberty ), в которой он сочетает демократию и науку. [293]Так Феррис утверждает, что политическое убеждение Джона Локка, согласно которому все люди должны быть равными перед законом (один из факторов построения Конституции США), в XVII веке представляло собой непроверенную теорию. Его могли опровергнуть. Мы могли дать женщинам и чернокожим право голоса и обнаружить, что демократия неэффективна, если ее не практикуют только белые мужчины, как это было во времена Локка. Но этого не произошло. Мы провели эксперимент и получили однозначно положительные ответы.

«Либерализм и наука – это методы, а не идеологии, – объяснял мне Феррис, когда поначалу я усомнился в его тезисе, предположив, что все политические убеждения представляют собой идеологии. – Оба предполагают петлю обратной связи, с помощью которой действия (например, законы) можно оценить, чтобы посмотреть, действительно ли они продолжают вызывать всеобщее одобрение. Ни наука, ни либерализм не выдвигают никаких доктринерских притязаний помимо эффективности соответствующих методов, то есть что наука получает знания, а либерализм дает общественное устройство, в целом приемлемое для свободных людей». Однако, возразил я, разве не все политические притязания являются тем или иным типом убеждений ? Нет, ответил Феррис: «Иначе говоря, (классический) либерализм – не убеждение, не вера. Это предлагаемый метод, который с легкостью мог оказаться несостоятельным на практике. Поскольку вместо этого он оказался успешным, то заслуживает поддержки. Ни на одном этапе этого пути вера не требуется – разве что, скажем, в том смысле, что Джон Локк «верил» (или, скорее, разумно полагал), что он наткнулся на нечто перспективное». [294]

К сожалению, далеко не все согласны с тем, что общей целью общества должна быть бо́льшая степень равенства, свободы, независимости, богатства и процветания для большего количества людей, мест, времени, как считают такие комментаторы, как я сам, Тимоти Феррис и большинство других западных обозревателей. В некоторых обществах, например, крайне исламских теократических, верят, что слишком значительное равенство, свобода, независимость, богатство и процветание ведут к упадку, распущенности, промискуитету, порнографии, проституции, подростковым беременностям, суицидам, абортам, венерическим заболеваниям, к «сексу, наркотикам и рок-н-роллу». Эд Хусейн вспоминал в «Исламисте» ( The Islamist ), своей книге об исламском экстремизме и своем прохождении подготовки в мусульманском братстве в Великобритании, что их девизом были слова «Коран – наша конституция, джихад – наш путь, мученичество – наше стремление». Один из членов ячейки внушал Хусейну: «Демократия – харам ! Запрещена в исламе. Ты что, не знаешь? «Демократия» – греческое понятие, от слов « демос » и « кратос » – власть народа. В исламе власть принадлежит не нам, а Аллаху… Нынешний мир страдает от злокачественных опухолей свободы и демократии». [295]