Стивен Протеро - Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях

Хотя все Четыре Благородные Истины изложены как учения, в соответствии с традицией правильнее было бы называть их высказываниями, так как догмой ни одно из них не является. Буддизм – традиция, руководствующаяся принципом «иди и смотри». Его приверженцы не столько верующие, сколько практикующие. Дхарма – не божественное откровение. От нас вовсе не требуется принимать ее на веру. Нас побуждают экспериментировать с ее учениями, лично убедиться, что высказывания Будды в точности описывают этот мир, и, что еще важнее, выяснить, действительно ли практика буддизма уменьшает наши страдания.

Из всех высказываний Будды одно звучит особенно обидно: у нас нет души. Мормоны говорят, что наши души существовали еще до нашего рождения, почти все религии обещают нам сохранение души после смерти. А по мнению буддистов, индуисты заблуждаются, помещая сущность человека в Атман, так как Атмана не существует. Это основополагающее буддийское учение называется анатта (на буддийском языке пали) или анатман (на санскрите), что в обоих случаях означает «нет души». Но самое обидное еще впереди: по мнению буддистов, личности у нас тоже нет. То, что мы привыкли именовать «я» или «ты», как некую неизменную сущность, на самом деле не более чем условное имя, присвоенное постоянно меняющейся комбинации отдельных фрагментов, названных пятью скандхами. Вместе взятые, эти пять «показателей» – форма, ощущения, восприятие, мышление и сознание – образуют иллюзию «я» или «меня». Но кроме этой иллюзии, никакого «я» нет.

По мнению буддистов, у нас нет ни души, ни личности

Один из основных текстов, имеющих отношение к этому трудному учению, – диалог между буддийским мудрецом Нагасеной и царем Милиндой (Менандром). Подобно всем нам, царь не видел причин сомневаться в столь очевидной вещи, как его собственное существование, но Нагасену видимость не обманывала. В своих доводах в пользу анатта он упомянул царскую колесницу, в существовании которой царь тоже нисколько не сомневался. Тогда Нагасена спросил: «Эта ось и есть колесница?» – «Нет». – «А эти колеса?» – «Нет». —

«А эта рама?» – «Нет». Значит, колесница, указал Нагасена, – совокупность, состоящая из различных предметов, точно так же, как современный автомобиль – совокупность его рамы, колес и осей. Слова «колесница» и «автомобиль» – условные обозначения, общепринятые названия для совокупностей различных деталей. Так и «я» – условное обозначение для того, что состоит из волос, головы, рук, мыслей и чувств. А за пределами этих условностей никакого «я» не найти. Это «я» – обман, его память – фикция.

Возможно, эти слова прозвучали излишне философски, и, пожалуй, абсурдно, словно мы вдруг очутились на семинаре по метафизике, в окружении взбудораженных аспирантов, перепивших кофе. Какое нам дело до этой белиберды? Разве дхарме не полагается быть полезной? Приносит ли практическую пользу отрицание того, что неоспоримо, как мое «я»? Да, говорят буддисты. Ложная вера в то, что «я» – это некая вечная, неизменная и независимая сущность, порождает всевозможные неизъяснимые страдания. Она пробуждает эго, затем передает ему бразды правления, и мы влачим каждодневное существование под бременем мыслей о своем «я», о «себе», лишь бы утолить чудовищные аппетиты своего эго.

Несколько лет назад один научный журнал посвятил моей книге целый номер. Я был польщен, но когда получил этот номер, понял, что у меня нет ни малейшего желания читать его. О своем равнодушии я сообщил одной подруге по электронной почте, и ее реакция удивила меня. «Ничего странного! – ответила она. – Твое эго твердит только одно – «ты гений» и «ты ничтожество», и так раз за разом, наматывая взаимосвязанные и бесконечные петли… Критика в любом виде – вариант слов «ты ничтожество», похвала в любом виде – еще один вариант того же сообщения, так как слова «ты гений» подразумевают, что ты был бы ничтожеством, если бы не твоя гениальность». Однако эго не просто втолковывает бейсболистам, что они мазилы, а профессорам – что они тупицы. Оно непрестанно возвещает о своем существовании – деятельности, для которой в случае действительного существования не потребовалось бы таких затрат энергии.

Конфуцианство дает отпор всем этим «я, мне, мое», отрицая независимость личности. Мы не обособленные частицы, заявляют конфуцианцы; мы – паутина взаимозависимых социальных отношений. Буддизм заходит еще дальше в отрицании наличия хоть сколько-нибудь реального «я». Положите конец невежеству, привязанностям и страданиям, изобличив ложное «я», призывает он. Или, как выразился поэт,

Есть некоторое сомнение в том, можно ли считать буддизм религией, но как и в случае с конфуцианством, это скорее вопрос наших представлений о религии, чем особенностей буддизма. Те, кто усматривает в конфуцианстве недостатки «на божественном фронте», пытаются вместо религии свести его к этике. Когда речь идет о буддизме, возникает соблазн свести его к психологии или к психотерапии.

В ранних формах буддизма не говорится о Боге и не делается акцент на сверхъестественное. Будда считается человеком. Так что если считать религией «веру в духовные сущности», как гласит классическое определение британского антрополога Э.Б.Тайлора, буддизм не относится к семейству религий 18. С точки зрения буддиста буддизм не был бы таковым, если бы оставался одним и тем же. Он и не остается. Детище Индии, буддизм унаследовал свойственную индуизму абсорбирующую способность. В Индии он впитал большинство типичных атрибутов родственной ему религии, не в последнюю очередь замысловато устроенный пантеон будд и других духовных сущностей со всеми сверхъестественными силами Кали и Шивы. В Тибете позаимствовал некоторые шаманские обряды местной религии бон, в Китае – естественность, спонтанность и простоту даосизма.

Поначалу предпринимались усилия, чтобы придать традиции определенность, сделать ее неизменной, точно высеченной из камня. На Первом буддийском «соборе», проведенном после смерти Будды в V веке до н. э., его последователи договорились считать каноническими учения Будды, известные как Трипитака, или «три корзины». На Втором буддийском «соборе» почти столетие спустя между буддистами произошел раскол по целому ряду вопросов, в том числе толкованию и соблюдению строгих правил монашеской жизни. Это была буддийская реформация, так как она проложила путь ошеломляющему разнообразию, которое характеризует современный буддизм (и протестантизм). Такое разнообразие присуще любой религии, которая ставит вопрос «истинно ли это?» в подчинение вопросу «действует ли это?» Когда появляются новые учения и писания, а их данная традиция выдавала с головокружительной скоростью, буддисты, вместо того чтобы отвергать их как незаконнорожденных детей, принимали их, как давно потерянных и вновь обретенных родных (при условии прохождения теста на пригодность для избавления от страданий).