Стивен Протеро - Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях

Все это внимание к общепринятым взглядам и нравственным нормам убивает не только личности. Оно разрушает гармонию в обществе, возможную лишь в том случае, когда каждый действует естественным для него образом. Если конфуцианцы считают этикет и ритуалы спасением от недугов мира, для даосистов и то, и другое – причины стоящей перед человеком проблемы безжизненности. Все сущее создано Дао, чтобы меняться спонтанно, без предупреждения. Но социальный хлам – этикет, ритуалы, язык, мышление, – формирует нас, сковывает, вымораживает. Мы возводим барьеры в своей личной и общественной жизни, эти барьеры делят космос, некогда бывший единым, на все более и более мелкие частицы, отделяют нас друг от друга, препятствуют «свободному движению Дао». Такое дробление побуждает людей воспринимать себя как обособленные атомы, отделенные друг от друга, как и от Дао. И мы становимся чужеземцами на своей земле, исступленными творцами цивилизации, так называемый прогресс которой отрезает нас от изначальной гармонии «девственно-чистого Дао» 12.

Другими словами, конфуцианское стремление активно культивировать такие добродетели, как жэнь (человечность) и ли (приличия), не просто бесполезно – оно вредно и для благоденствия отдельно взятой личности, и для гармонии в обществе. То, что конфуцианцы считают самосовершенствованием, на самом деле саморазрушение. Неудивительно, что многих учеников Конфуция ждала ранняя гибель: «Однако Янь Юань рано умер, Цзы-лу засолили в Вэй, Цзы-ся потерял зрение, Жань Боню заболел проказой». Все они положили свою природу и жизнь на алтарь ложного бога общественных условностей 13.

В таких непростых условиях существует мудрец. Если чопорный цзюньцзы («благородный муж») служит примером для конфуцианцев, то непосредственный мудрец, которого также называют «истинным человеком» (чжэньжень) – образец в даосской традиции. Нестесненный социальными кандалами мудрец действует искренне и спонтанно, ничего не ждет и не ставит перед собой цели. Его готовность полагаться не на книжную ученость, а на интуитивную мудрость выставляет его глупцом перед сторонними наблюдателями. Однако он, открыто пренебрегая социальными нормами, способен пробиться сквозь высасывающие жизненную силу препятствия, нарастающие вокруг уловок, и дать возможность дарующему жизнь Дао перемещаться, куда ему вздумается. Только такое Дао способно вернуть нас к жизни. И мудрец олицетворяет его, сочетая в своем теле энергию ребенка и действенность матери.

Из всех крупных мировых религий даосизм, вероятно, испытывает наибольшую неприязнь к доктрине

Методы, которые даосисты применяют для достижения этой цели, взращивания жизни, предназначены не только для того, чтобы сохранить здоровье и обрести долголетие: с их помощью можно жить насыщенной, подлинной жизнью. Как правило, эти методы направлены на сохранение и стимуляцию нашей ци, гармонию наших инь и ян, а также возвращение к созидательному Дао. К таким методам относятся «сидение и забвение», «умственное воздержание», «свободное и легкое странствование». К ним также причисляют режимы питания, управление дыханием, упражнения на визуализацию, обряды очищения, сексуальные практики, техники медитации, различные физические упражнения, для которых за образец приняты движения животных-долгожителей («висят на деревьях медведи, вытягиваются птицы») 14. В области внешней алхимии древние даосы экспериментировали с киноварью, создавая эликсиры бессмертия – так, как стремился заполучить растение бессмертия главный герой древнего месопотамского эпоса Гильгамеш. В области внутренней алхимии, развившейся в XI веке н. э., лабораторией стало само человеческое тело, и потенциальные мудрецы стремились создать «зародыш бессмертия» в себе, манипулируя «тремя сокровищами» человеческого организма: ци (жизненной силой), цзин (энергией половых желез внутренней секреции) и шэнь (духом) 15.

Все эти методы действуют, благоприятствуя союзу с дарующим жизнь Дао, поскольку жизненная сила, долголетие и даже бессмертие возможны лишь при условии жизни в гармонии с естественными ритмами сущего. Я могу быть отцом, сыном и профессором, но с даосской точки зрения ни одна из этих социальных ролей не отражает мою истинную сущность. Дело в том, что я принадлежу к природе, а не к обществу. Поэтому когда я говорю, что очередное собрание меня убивает или что некая вечеринка для меня – смерть, я выражаюсь не метафорически, а буквально. Ритуалы и этикет, которыми так дорожат конфуцианцы, лишают нас жизненной энергии и укорачивают нашу жизнь. А скитания по горам избавляют нас от смертельно опасных подробностей повседневной жизни в обществе, насыщают силой, необходимой в пути. Только «обретение Дао» позволяет нам достичь свободы и жизненной силы мудреца.

Как свидетельствует это стремление к насыщенной и долгой жизни, конек даосизма – эмпирический аспект. Вместо того, чтобы доискиваться истины по примеру древних греков, даосизм задается вопросом, куда идти: какой путь ведет к Пути (Дао)? В сущности, из всех крупных мировых религий даосизм, вероятно, испытывает наибольшую неприязнь к доктрине. Содержащаяся в нем мудрость вкраплена в притчи и парадоксы, зачастую она оказывается тайной. Суть ее интуитивных знаний в том, что существует естественный путь, называемый Дао, который в любой конкретный момент мы можем избрать или отвергнуть. Быть человеком – значит двигаться в танце вместе с этим Дао, подчиняться ритму его основополагающих ценностей – естественности, уравновешенности, спонтанности и свободы.

Влияние даосизма нарастало и ослабевало на всем протяжении истории Китая, однако почти всегда оно играло вторую скрипку для своего двойника, конфуцианства. Даосизм возник посреди конфуцианской цивилизации, даосский джаз с самого начала резко контрастировал с симфонией конфуцианства. Если конфуцианцы утверждают, что человек лишь в обществе становится в полной мере человеком, даоси-сты считают, что лишь естественность делает нас людьми. Поскольку «девственно-чистое Дао» содержится в нас, все, что от нас требуется, – быть собой 16. Такой подход наверняка приятно взволнует тех из нас, кто в обществе чувствует себя запертым в клетку, а китайские правители слышали в нем отзвуки бунта и анархии. Поэтому чиновники, как правило, похвально отзывались о конфуцианских философах и прозаиках – в отличие от поэзии даосских отшельников.

Но большинство китайцев воспринимают эти две традиции как взаимодополняющие, а не противоречащие одна другой. С самого начала даосисты считали Конфуция своим (хотя кажется, что в даосских текстах ему отведена одна роль: сначала продемонстрировать свою недалекость, а потом признать правоту даосов и склониться перед ними). Между тем и конфуцианцы заимствовали немало даосских духовных дисциплин. Следовательно, на протяжении китайской истории конфуцианцы и даосисты не просто существовали, но и дополняли друг друга: конфуцианский коммунитаризм и даосский индивидуализм, конфуцианская педантичность и даосская изменчивость, жесткое ян конфуцианства и мягкое инь даосизма.