Стивен Протеро - Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях

Еще один серьезный изъян этой классификации заключается в том, что она упускает из виду немало примеров целостности раннего и более позднего даосизма. Во-первых, так называемый философский даосизм не настолько светский, как может показаться. Его проблемы носят мистический характер в той же мере, как и политический. И если Дао в «Дао дэ цзин» заведомо обезличенное, тем не менее оно глубоко духовное – неизреченное, таинственное, недуалистичное, непостижимо созидательное. Во-вторых, так называемый религиозный даосизм не настолько религиозен, как может показаться. Как и философский даосизм, он почти не проявляет интереса к тому, что многие считают преимущественно религиозной проблемой – к жизни после смерти. Религиозный даосизм также покоится на фундаменте ранних классических трудов. В нем фигурируют почти все ключевые понятия философского даосизма, в том числе Дао, дэ и у-вэй. Кроме того, религиозные даосисты чтят Лао-цзы как основателя и бога – «святого предка великого Дао, мистического изначального императора» – и считают не только «Дао дэ цзин», но и многие последующие даосские писания откровениями о Лао-цзы 46.

Сторонников религиозного даосизма нередко отличают от сторонников философского по стремлению к физическому бессмертию. Но и в «Дао дэ цзин», и в «Чжуан-цзы» говорится о Бессмертных. В первой главе «Чжуан-цзы» сказано о живущих на горе Бессмертных, не испытывающих недостатка в ци, которая дарит им не только бесконечную жизнь, но и поразительные способности. Один из этих даосских святых, нежный, как девушка, живет на далекой горе, обладает способностями целителя, избегает пяти злаков, которые выращивают в общинах земледельцев, и правит летающими драконами. В следующей главе «Чжуан-цзы» говорится о Бессмертном, которого не сжигает огонь и не морозит лед, не пугают самый страшный гром и молния, и он «управляет облаками и воздухом, оседлав солнце и луну, странствует за пределами четырех морей» 47.

Разумеется, со временем даосизм меняется, как и любая другая религия. Он заимствует элементы из конфуцианства и буддизма, мирится с конфуцианскими идеалами, такими, как почтительность к родителям, человечность, приличия, адаптирует буддийские медитативные техники к своим целям. Но все эти метаморфозы следует понимать как процесс развития в рамках религиозной традиции, не боящейся перемен. Так или иначе, при рассмотрении раннего и позднего даосизма целостности обнаруживается больше, чем ее отсутствия. На всем протяжении своей долгой истории, от «Дао дэ цзин» до «Дао Винни-Пуха», даосизм усматривает проблему в безжизненности и видит целью благоденствие.

У меня дома на Кейп-Коде к холодильнику пришпилен клочок бумаги со словом «перемены». Обычно я читаю эту записку властно и повелительно, как приказ начать жизнь заново. Но с моей стороны это нарушение принципа у-вэй – попытка сделать перемены своей целью и направить всю энергию на их достижение. При более даосистском толковании слово «перемены» следовало бы прочитать как наблюдение. Мы живем так, словно ничего не меняется – ни наша работа, ни семья, ни любовь, ни тело. А в действительности все перечисленное меняется изо дня в день.

Одна из самых известных притч «Чжуан-цзы» вызывает наиболее острую досаду. Описанные в ней события произошли сразу после смерти жены Чжуан-цзы. Когда друг пришел оплакивать ее, он застал Чжу-ан-цзы ударяющим в глиняный таз и радостно поющим. Иудейский закон недвусмысленно запрещает исполнять музыку в течение тридцати дней после смерти супруга, однако действия Чжуан-цзы достойны

осуждения и по конфуцианским, и по нашим понятиям и представлениям о приличиях. На современном Западе скорбят недолго. Список того, что нельзя контролировать, сокращается с каждым днем, но всякий раз в нем остается смерть. Поэтому мы стараемся не задерживать на ней внимание. И все-таки большинству из нас несколько часов, которые Чжуан-цзы должен был посвятить оплакиванию, покажутся сущим пустяком. В ответ на упреки друга Чжуан-цзы преспокойно ответил, что случившиеся перемены неизбежны, бояться смерти незачем. Как четыре времени года следуют одно за другим, как весна сменяется летом, а осень зимой, так и все сущее претерпевает метаморфозы, объяснил Чжуан-цзы. Зачем кому-либо из нас освобождаться от этого естественного процесса? Так что не отворачивайтесь от смерти и не стремитесь к жизни, а относитесь к обеим одинаково спокойно и равнодушно 48. И не бойтесь реагировать на болезнь, смерть и страх смехом, игрой и музыкой.

Корень даосизма – хорошо прожитая жизнь

С точки зрения некоторых приверженцев, даосизм – это погоня за физическим бессмертием. Однако в стержне этой традиции нет никакой магии – его образует хорошо прожитая жизнь. Если нам непонятно, почему такую цель следует считать религиозной, то лишь потому, что у нас возникает путаница с пониманием религии, а между тем китайские традиции учат, что она не прекращает быть религией, даже когда не обещает загробную жизнь без перемен. Даосизм после Лао-цзы и Чжуан-цзы, несомненно, не испытывает недостатка в богах и богинях, писаниях и школах, жрецах и молитвах, которые мы признаем атрибутикой организованной религии. В сущности, всего перечисленного в даосизме стало даже слишком много. Но на протяжении всей его эволюции он остается преданным в первую очередь достижению жизненной силы, благоденствию человека.

Для Конфуция быть человеком – значит жить в обществе. Для даосистов – быть естественным. По мнению многих конфуцианцев, право быть человеком достается не по факту рождения – его надо завоевывать, оно достигается трудами общества. Но конфуцианский мыслитель Сюнь-цзы, противник Мэн-цзы, постоянно прибегал к метафорам, заимствованным из ремесел – выковыванию, обработке паром, сгибании, – чтобы описать напряженный процесс, в ходе которого мы становимся не такими, как прежде. В отличие от него, даосисты утверждают, что мы рождаемся людьми и что при обучении из нас выколачивают человечность. Чтобы вернуться к своей истинной природе, мы должны вернуться только к естественным ритмам Дао, без сопротивления принять приливы и отливы повседневной жизни: после лета – осень, зима и весна, после утра – вечер, после траура – рождение.

Каждый год в День труда дачники на Кейп-Коде вытаскивают на берег лодки, собирают вещи и уезжают – зачастую уже в свитерах. Я вижу это почти каждый год с тех пор, как пошел в детский сад, но это зрелище до сих пор волнует меня до глубины души. Я иду к океану. Провожу там время, пока не расходятся все, болтаю с местными, делаю вид, что просто любуюсь очередным закатом. А перед самым возвращением домой я слышу, как детский голосок у меня внутри жалеет, что нельзя прыгнуть через какой-нибудь магический круг прямо в середину июня, перескочить через ностальгическую осень и зимнюю слякоть в очередное лето на Кейп-Коде. Но другой голос, юный и в то же время взрослый, напоминает, что все меняется, что «изреченное Дао не есть постоянное Дао», что здешнее лето не будет летом, если не последует за пронизывающе-холодной ветреной весной.