Арчака - Образы Будущего. Размышления об откровении Шри Ауробиндо и Матери

Формулировать цель нашего развития и будущего с точки зрения социально-политической или научной значит существенно суживать ее подлинное содержание, ибо оно значительно шире ограниченных рамок как той, так и другой области; оно относится к тому, что можно назвать мистикой эволюции, и имеет немного общего с нашими религиями и духовностью. Наша вера в Бога – это в действительности скрытое стремление к будущему новому состоянию нашего бытия. В том, что мы называем Богом и чему поклоняемся согласно тому или иному Священному Писанию, на самом деле отражается наше пока еще смутное ощущение формирующегося в нас, как в своего рода куколке, определенного сознания, которое сможет раскрыться лишь в ином измерении бытия, за пределами нашего нынешнего, пронизанного мраком неведения существования.

Вместе с тем понимание того, что подлинный мир и гармония между людьми и народами достижимы лишь за рамками нашего сегодняшнего состояния «куколки», не должно мешать нам стремиться и действовать в этом направлении. Просто, наверное, пришло время осознать, что именно отделяет нас от этого блага, чтобы устранить препятствие. И наши идеалы, недостаток их широты или же их несовместимость, восстанавливающая нас друг против друга, отнюдь не являются этим препятствием – все это не более, чем наружная сторона вопроса. Причина скрыта в основаниях нашего существования и пока мы не доберемся до самых корней, известные явления нашей истории и жизни будут повторяться во имя тех или иных убеждений, того или иного символа веры. Если мы хотим изменить состояние нашего существования, мы должны изменить природу собственного существа.

Наша агрессивность – это наследие нашего животного прошлого и результат нынешнего устроения нашего существа: звериной жестокости и подвластности неистово беспощадным силам Природы. Если человек сможет превзойти Природу, преодолеть в себе животное начало, выйти за пределы земного генетического кода, он сотворит в себе обитель нерушимого покоя и мира. Все наши пацифистские грезы роковым образом окутаны мраком нашего земного плотоядного прошлого. Отчего же мы не видим, что нам прежде надобно выйти из мрака – только тогда мы можем лелеять надежды на установление подлинной гармонии на земле?

Однако проблема свойственного человеческой природе насилия не может быть разрешена простым отказом от него, непротивлением злу. Ибо непротивление насилию – это ответная реакция на него, являющаяся, на самом деле, тем же насилием, но в более тонком виде: оно обращается к морали – как к определенной общественной силе – с целью добиться того же, что обычно достигается применением силы физической. Оно обливает противника презрением, обличая его за то, что тот не гнушается несправедливых и нечестных средств в достижении своих целей. Ненасилие выносит обвинительный приговор насилию, низводя последнее на низшую ступень в этическом отношении. Но непонятно, однако, как непротивление может привести нас ко всеобщему, всеобъемлющему миру, если непременным условием последнего является полное упразднение той странной, негласно и безымянно существующей иерархии, когда отношения между нациями строятся по принципу, согласно которому одни нации претендуют на роль властительниц мира, другие же низводятся до уровня слуг, а то и вовсе рабов. Пропасть, которую непротивление пролагает между справедливым и несправедливым, обязательное разграничение между высшим и низшим – все это противоречит той цели, проводником, а то и воплощением которой ненасилие провозглашает себя. Непротивление не несет в себе мира и не может быть средством его достижения. Эта позиция лишена любви, единственный ее принцип – noli me tangere [2]сопровождается вызовом: если ты ударишь меня, я стерплю это, ты можешь даже применить насилие и убить меня, я позволю тебе и это, но ты будешь наказан Богом и станешь стыдом и позором всех народов и наций. Можно ли говорить о каком бы то ни было присутствии любви в этом болезненном самолюбовании? Есть ли основа для истинного мира, подлинного союза в этой высокомерной обособленности?

Не будем забывать – у человеческой природы двойственный характер. И пока мы живем с этой двойственностью в себе, пока обстоятельства позволяют нам всевозможными уловками затушевывать ее перед собой, мы будем сохранять внутреннюю раздробленность и одновременно принадлежать двум крайностям, с одной стороны, отбрасывая тень, с другой – неся в себе солнце, освещающее нас изнутри. В жизни же человеческих сообществ – как в психологическом, так и в материальном отношении – будет по-прежнему господствовать правило древних римлян: «Хочешь мира, готовься к войне».

Все это, однако, не мешает нам действительно стремиться ко всеобщему миру, мечтать о Золотом Веке, о том времени, когда угаснут, наконец, наши вечные распри. Казалось бы, это согласие между народами, составляющее предмет наших упований, должно было основываться на новых, самых возвышенных, этических началах и нормах, тайны которых пока не открылись нам и цель состоит в улучшении свойств человеческой природы. В действительности же, если мы хотим прийти к подлинному миру на Земле, человеческую природу нужно не просто улучшать, а преобразовывать. Новая этика, содействуя улучшению наших качеств, сделала бы более утонченной и нашу агрессивность, от которой однако, мы полностью не избавились. Ибо мы сохраняли бы свою подчиненность законам вселенской Природы, из которых, как известно, первый и главный – закон борьбы за жизнь, закон выживания, причем на всех уровнях материального бытия, от молекулярного до космического. Так, во Вселенной существуют галактики, которые астрофизики называют каннибальскими; или взять ту же гипотезу всепоглощающих черных дыр – она может служить еще одним образчиком природного свойства, которое мы обнаруживаем и у себя в виде страсти подчинить себе все и вся, страсти, доходящей до слепого неистовства, с которым мы истребляем одних и заставляем быть своими рабами других.

Нет сомнений, в своем развитии мы ушли далеко от первобытного состояния, когда наши предки, руководимые ненавистью, жаждой насилия, мести, совершали набеги на соседнее племя. Те же свойства нашей натуры находит свое современное выражение в многочисленных примерах геноцида; они непременно так или иначе проявили бы себя и при любой другой, более высокой общественной морали, когда жажда насилия в нас могла бы показаться полностью усмиренной, на самом же деле, будучи всего лишь подавленной, она продолжала бы бродить в нас, обманутых ложной видимостью и благословляющих день избавления от этого порока, до тех пор, пока однажды она неминуемо не прорвалась бы, полностью похоронив наше призрачное благополучие и благодушие.