Рик Джароу - В поисках священного. Паломничество по святым землям

Я встретил одного выходца с Запада, здесь он стал саньясином, получив посвящение от самого Муктананды. «Как только я увидел Бабу, – сказал он, – я понял, что встретил своего гуру. До этого я странствовал по Индии в течение восьми лет. Если место мне не нравилось, я просто вставал и уходил. Но я знал, что однажды остановлюсь и скажу: вот оно. Он спросил, не был ли я садху, и я сказал „да“. Тогда он спросил, не хочу ли я получить инициацию. Он дал мне саньясу, а я отдал ему свою жизнь».

Мы вместе отправились к самадхи Бхагавану Нитъянанде, самому почитаемому гуру. Говорят, что он родился под деревом и вырос из его ствола. Он был слишком хрупким, и тогда его вскормили мясом птицы, что помогло ему прочно встать на землю.

В храме пели бхаджаны через громкоговоритель. Рядом стояла величественная статуя Нитъянанды с обритой наголо головой и бочкообразным телом, он изображался сидящим в позе лотоса. Сюда приходили паломники и делали подношения в виде денег и венков из цветов. В храме раздавали освященную еду – сладкую теплую халву. Ее подавали на тарелках из листьев. После мы пошли к естественным горячим источникам. Воду из них набирали в три гигантских цистерны: в одной вода была теплой, в другой горячей, а в третьей можно было свариться. Я долго отмокал в этих купальнях, смывая с себя въевшуюся за несколько недель пути пыль.

Магазины уже закрывались. Я в одиночестве шел в сторону ашрама. В конце улицы еще работал универсам. Радио внутри звучало так громко, что оглушало своими шумными трансляциями тихие ночные улицы священного города, в котором электричество было, мягко говоря, неуместным.

…Сначала я не поверил. Этого не могло быть – не здесь, по крайней мере. Песня звучит где-то в другом месте, возможно даже, она всплыла в моей памяти. Но когда я вошел в магазин и прислушался, я узнал ее. Прямо посреди Ганеша Пури, пока деревня спала и веки Великой Матери Индии опустились, пока коровы лежали вдоль дорог, а чайханы и храмы опустили свои занавеси, пока брамины из высшей касты укрывались москитными сетками, пока источники были спокойны, а пыль неподвижно лежала на дорогах, храмы спали в тишине, а рикши, велосипедисты, машины и буйволы лежали без чувств – в этот самый момент радиоволны пронзали эфир, объявляя то ли о неизбежности западного вторжения, то ли о том, что Великая Мать все примет. Я стоял посреди ночной тишины и слушал «She′s Got Bette Davis Eyes».

Я возвращаюсь назад к корням – к источнику, в Африку. Где зародилась жизнь, откуда возникли все нации и культуры. После приземления в Каире во мне возрастало новое ощущение ожидания. Возможно, возникло оно еще на автобусной остановке, когда я, заглядывая кому-то через плечо, прочитал газетный заголовок: «Египет после Садата». Это ожидание было связано с проникновением в мир истории – мир, с которым я, так или иначе, был тесно связан. Индия представлялась мне отсюда панорамным сном, обширные фрагменты которого остались запечатленными в закоулках сознания. Что произойдет с этим сном, с великими мифами и богами прошлого, когда технологии современности окончательно обоснуются на индийской земле?

Однако и мир истории был всего лишь одной из форм мифа, признанной большинством. Что произойдет с его корнями? Останется ли Святая земля святой, или наследие древности окажется стертым с лица Земли? Смутные предчувствия. Я не знал, чего ожидать. Я не понимал, какие чувства испытаю во время этой встречи. Как бы то ни было, культуры эти лежат глубоко в основании нашего уклада. Пирамиды возвышаются на долларовых банкнотах, возрожденные христианские движения поддерживают мессианскую суть Израиля. И существует все это на фоне всевозрастающей угрозы вспышки насилия и разрушений: над Ближним Востоком навис рок самоубийства.

Египет все свои усилия тратил на то, чтобы удержать правительство, которое так и норовило развалиться на части. Повсюду рядом с фотографиями убиенного Анвара Садата были расклеены фотографии нового президента. Солдаты со штыками стояли за мешками с песком, провожая ничего не выражающим взглядом толпы идущих мимо людей. Таков был Каир в эти дни.

Но никто, казалось, этого не замечал: женщины с закрытыми лицами, торговцы одеждой, водители и бродяги – все они жили в каком-то ином измерении, и его не касались новостные выпуски и политические преобразования. Грязные дороги с их нищими обитателями держались на отдалении от Шератонов и Хилтонов. Внимательный взор увидит в Каире два разных Египта.

Другой Египет был полной противоположностью современной своей ипостаси. Память о нем была практически потеряна, и выглядел он почти так же абсурдно, как лазерное шоу на вершине пирамид. Именно этот Египет я искал, и я не был одинок в этом. Прорвавшись через плотные ряды уличных торговцев, пытавшихся всучить мне «восточный парфюм», я сумел найти маленькую комнату. Затем я отправился на улицы старого города и посетил несколько коптских церквей, окруженных городской суетой, шумом и животными. Меня сопровождал молодой немец по имени Андреас – он то и дело вытаскивал меня из церквей обратно на улицу. «Ты должен увидеть Бога среди мусора», – говорил он.

На следующий день я сел в переполненный автобус и отправился в Гизу. За отелями, световыми шоу, заваленными мусором улицами и погонщиками верблюдов, на угловатом горизонте пустыни стали вырисовываться величественные и устрашающие силуэты пирамид. Солнце стояло в зените, и каменные башни отбрасывали на рябой песок длинные тени. Их присутствие мгновенно захватило мой ум.

Пирамиды в Гизе

Я уже видел пирамиды раньше. Однажды у меня был стыковочный рейс в Каире, и вместо того, чтобы ждать всю ночь в отеле, я взял такси и поехал к пирамидам. Ночь я провел в песчаных дюнах. Погонщики верблюдов предлагали за умеренную плату поднять меня на стену. Когда я вежливо отказал им, они предложили мне гашиш. Отказа они не принимали в принципе, и всю ночь вертелись поблизости, наблюдая, как я медитирую, пытаясь пробудить в сознании образы Атлантиды. В общем, для них я был очередным ненормальным иностранцем.

Дома друзья-целители много рассказывали мне о пирамидах. От них я узнал, что необходимо сорвать особые эфирные печати, прежде чем входить в палаты фараона, они же поведали мне об особом значении каждой из стен, обращенных к четырем сторонам света. Я охотно верил во все это, и все же за многочисленными спекуляциями по поводу былой славы оставалось нечто более таинственное, внушающее трепет. И это чувство опять возникло, когда я вновь оказался здесь.