Филипп Дженкинс - Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

Труднее было предсказать отдаленные последствия события. Междоусобицы в Константинополе породили серию все более шумных богословских войн, в которых в итоге пали и многие враги Нестория, и многие его союзники [179].

Сириец Несторий родился на юге той территории, что сегодня зовется Турцией. Выдающийся слушатель школы Феодора Мопсуестийского, он прославился своими яркими проповедями. Благодаря общим корням в Сирийской церкви он подружился с Иоанном, новым патриархом Антиохии. Его перемещение в Константинополь свидетельствует о том, что он пользовался благорасположением со стороны императорской семьи, а в частности старшей сестры императора Пульхерии [180].

Нестория избрали в надежде, что он как человек посторонний сможет стоять выше отчаянного спора между отдельными группировками в столице, но он не оправдал этих ожиданий. С первых дней он начал принимать суровые меры, призванные устранить из столицы нехристиан и еретиков, что должно было нравиться его царственным покровителям. Уже через пять дней после своего рукоположения он распорядился разрушить арианскую часовню, что вызвало возмущение, сопровождавшееся рядом поджогов. В течение нескольких месяцев он занимался преимущественно борьбой с «неправильными» христианами – с новатианами, квартодециманами, последователями Македония, оставшимися приверженцами давно осужденных ересей или раскольниками. Несторий закрывал их церкви и запрещал им совершать богослужение. Он искренне верил, что богохульных соперников следует заставить замолчать, но у него были и другие скрытые мотивы. Он был чужаком в огромном городе, где многие священнослужители вовсе не были ему рады, и чтобы упрочить свое положение, он демонстрировал свою силу [181].

По иронии судьбы, вскоре сам Несторий превратился в ересиарха. Все началось со споров о том, как следует обращаться к Деве Марии. С одной стороны, многие сильные люди в Константинополе стояли за титул Theotokos , Богородица или Матерь Божья, который уже использовался, возможно, два столетия, но теперь стал распространенным обращением. За это обращение стояли сама Пульхерия и важные духовные лица, такие, как Василий и Ипатий, бывшие архимандритами – то есть настоятелями над несколькими монастырями. Их поддерживали некоторые епископы, близкие к Пульхерии, такие, как Евсевий Дорилейский и Прокл Кизический. Напряженность положения усиливало то обстоятельство, что Прокл был кандидатом на константинопольский престол, но, к его разочарованию, архиепископом столицы выбрали Нестория [182].

Этот титул Марии вызывал опасения у служившего при Нестории священника Анастасия и у других клириков, которых Несторий привез с собой из Антиохии. Казалось, с богословской точки зрения титул Theotokos безупречен: если Иисус был Христос, а Христос был Богом, Мать Иисуса была фактически Матерью Бога. Но столь прямое отождествление Иисуса с Богом воспринималось как новая версия учения Аполлинария и противоречило учению антиохийцев [183]. Критика такого обращения к Марии для Нестория была прямым продолжением его борьбы с сохранившимися ересями. Но в этот раз он атаковал более зловредного врага – представления Аполлинария, которые все еще пользовались популярностью в Константинополе.

В ноябре 428 года Анастасий произнес проповедь, содержавшую такое грозное предупреждение: «Да не дерзнет никто называть Марию Theotokos , ибо она была просто женщиной, а Богу невозможно родиться от женщины». Эти слова вызвали бурную реакцию. Если Мария не родила Бога, кого она родила? Не хотел ли Анастасий сказать, что Мария родила обыкновенного ребенка, которого нельзя считать подлинно божественным? Или Иисус был обычным человеком, который позже стал Богом? Сторонники Анастасия теперь восклицали: «Анафема да будет тот, кто называет святую Марию Theotokos ». Это так напугало молящихся, что некоторые выбежали из церкви, а многие – включая монахов и светских благотворителей – не стали причащаться [184].

Несторий оказался перед неразрешимой дилеммой. Он мог публично отречься от Анастасия и его сторонников и тем самым избежать богословской бури, но этим он показал бы слабость своей власти и неспособность набирать команду подчиненных. Либо он мог вступиться за Анастасия, рискуя услышать обвинение в ереси уже в свой адрес. Он выбрал второй путь и произнес ряд бесед, где осуждал тех, кто неспособен отличить человеческое от божественного. По мнению Нестория, во Христе божественная и человеческая природа не достигали полного единения ( henosis ), но вступали в менее совершенный союз типа соприкосновения ( sunapheia ). Сочетание двух природ создавало одно лицо, prosopon , но это было нечто меньшее, чем ипостасное единение, за которое стоял Кирилл. Обращаясь к папе римскому Целестину, Несторий жаловался на то, что люди, говорящие о Theotokos , страдают тяжелым богословским недугом, «сродни зловонной язве Аполлинария и Ария. Ибо они сводят союз Господа с человеком к своего рода смешению» [185].

Критикуя термин Theotokos , Несторий прикоснулся к самой сердцевине христианского парадокса. Сегодня нас не шокирует это слово, поскольку молитва «Радуйся, Мария…» сделала выражение «Матерь Божья» привычным в западном мире на большинстве его языков. Однако из этого термина следовало, что юная девушка из отдаленного селения на окраине Средиземноморья была матерью Бога, сотворившего мир из ничего, создавшего солнце и звезды, заключившего завет с Авраамом и Моисеем, являвшегося в огне и дыме на Синае. Это возмущало тех, кто привык логически мыслить.

И особенно тревожились христиане, которые выросли в мире, наполненном образами великой и ужасной матери богини, предшественницы прочих богов, царствовавшей вместе с ними, – скажем, египетской богини Изиды или Кибелы, которую почитали в Малой Азии. Не означало ли это, что Матерь Бога – самостоятельная богиня, которая своим величием даже затмевает собственного сына? «Есть ли у Бога мать?» – вопрошал в проповеди Несторий. Как же мы сможем тогда обвинять язычников в том, что они придумали всех этих матерей для своих богов? Нет, утверждал он: «Творение не носило во чреве Творца, но она родила человека, орудие божества» [186].

Несторий не желал видеть христианское учение оскверненным чужеродными элементами, особенно когда их туда вносит народное благочестие, которое часто заимствует что-то у язычников. В те времена почитание Девы Марии становилось все более популярным, так что Мария превращалась в божественное существо, подобное Христу. Уже во II веке апокрифические евангелия распространяли представление о превознесенной Марии, вечной деве, чья жизнь походила на жизнь ее сына. К IV веку появилась идея о том, что она не умерла обычной смертью, но была вознесена на небеса. Образы Девы с Младенцем – иконы и статуи – стали самым распространенным сюжетом религиозного искусства, причем они походили на древние языческие образы богини с божественным сыном – Изиды и Гора. Епископ IV века Епифаний в своих трудах призывал четко отличать поклонение ( latreia ), подобающее Богу, от почитания ( proskunesis ), которое справедливо воздается Марии. Тот факт, что ему пришлось коснуться данного вопроса, указывает на то, что некоторые христиане эту границу нарушали [187].