Фоско Марайни - Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Эта тибетская чета встретила меня с сердечным и изысканным гостеприимством. Попивая чай, я не мог не оглядываться вокруг. Гостиная-молельня, где мы сидели, содержала самую разнородную коллекцию предметов. Помимо тибетских вещей (чашек, чайников, картин), выбранных с самым развитым вкусом, там было несколько отвратительных европейских или квазиевропейских предметов; среди прочих, например, дешевая ваза с ангелочками и купидонам, часы на мраморной подставке с бронзовым львом и вид Лондона на фарфоре. Непосредственно передо мной тибетскую настенную роспись поразительной красоты закрывали какие-то современные китайские олеографии с рекламой не знаю какой марки сигарет; одна из них изображала улыбающуюся полуголую блондинку, непревзойденно вульгарную. Мебель, если она была не тибетская, тоже резала глаз; например, лакированные камышовые стулья и столик с шелковой серединой, на которой был вышит плывущий корабль нитками преступных цветов.

При этом тибетские вещи показывали единство и утонченность вкуса. Было видно, что каждую выбирали тщательно среди многих других, потому что она самая лучшая, самая красивая, самая элегантная и удовлетворяет требованиям самого развитого и культурного взгляда. Но в вещах европейского происхождения господствовала какая-то полная и неожиданная слепота, своего рода мысленный паралич. Жалко было смотреть, как дзонгпон с женой ценят свои безвкусные безделушки. Они показывали мне каждый предмет, как будто это был трофей или сокровище. Для них эти вещи были экзотическими произведениями пленительного и таинственного Запада, явившимися не из царства жемчуга и слоновой кости, нефрита и пряностей, но из не менее сказочного мира микроскопов, алюминия и самолетов. Я заметил мимолетный взгляд разочарования в глазах дзонгпона, оттого что не так кудахтал над этими вещами, как должен был бы, – видимо, они не сумели дать мне почувствовать себя «как дома». (Надо сказать, и это тоже, но моим главным чувством был стыд, что Европа всегда поворачивается к Азии своим самым банальным и негодным лицом.)

Я замечал тот же феномен в Индии, Японии и Китае, по сути везде. У нас он проявляется по-другому, в нашем отношении к восточным предметам. Он такой постоянный и распространенный, что подводит к более широким выводам о том, что нет такой вещи, как абсолютный стандарт красоты, и что стандарты имеют силу только в той цивилизации, в которой они установились. Поль Валери сказал, что красота – высшая степень внешности. Можно перефразировать его мысль и сказать, что красота – высшая степень того образа, в каком цивилизация проявляет себя, кульминация и плод веков, квинтэссенция, в которой дистиллированы мириады отдельных радостей и горестей, весна, в которой на поверхность выходят соки после тысячелетнего брожения под землей.

Красиво то, что объявляется таковым самыми компетентными судьями каждой эпохи и каждой цивилизации. А кто самые компетентные судьи? Это самые цивилизованные люди, те, кто принимает самое полное участие в невидимой жизни великого духовного организма, который их вскормил. Но и они, если отважатся выйти за пределы собственной цивилизации, сначала будут идти на ощупь в темноте. Требуется время, терпение, смирение и добрая воля, прежде чем человек сможет отличить прекрасное от безобразного в новой обстановке, которая еще не стала знакомой. Только так можно объяснить тот факт, что люди с живым и развитым вкусом в своей цивилизации оказываются варварами в другой.

Представьте себе двух человек наедине в сердце Азии. Когда они закончили мучительно жевать жесткую курицу и недоваренную картошку и выпили индийский чай, который на вкус как помои, о чем им говорить? Что им делать, пока не настанет время идти спать? В какие-то вечера мы слишком устаем, чтобы заниматься чем-то, и просто падаем на наши походные кровати с закрытыми глазами. В другие Туччи бывал в ударе, и тогда вечер превращался в незабываемый. Иногда кажется, что высота возбуждает его, почти как вино, и его речь пересыпают блестящие идеи, непредсказуемые ассоциации, смелые парадоксы, тонкие сопоставления, огромные обобщения, которые выводили на свет и реконструировали фантастические города, пока Азия, вся вековая история Азии разворачивалась перед нашими глазами с ее бесконечной вереницей империй, поднимавшихся и падавших, и религий, возраставших и приходивших в упадок, ее огромными переселениями народов, развитием художественного и поэтического языка. Туччи переносил человека в царство мысли, поистине достойное бескрайних просторов тибетских равнин.

У нас бывали и приступы тоски по родине. Мы вспоминали экскурсии в горы Абруцци или деревушки Тосканы, дорогих нам людей и любимых итальянских поэтов. Однажды вечером я наткнулся на маленький томик Леопарди, который заблудился и оказался на дне сундука. Туччи выхватил его у меня, как человек, умирающий от жажды, выхватывает бутылку, и стал читать вслух «Канто Ноктурно», пока потрепанный томик лежал на страницах древнего буддийского трактата. Когда он закончил читать, у нас обоих в глазах стояли слезы. Мы вышли наружу – «посмотреть на лунный свет». Нам обоим было стыдно друг перед другом.

Превратности экспедиции привели к тому, что я остался один. Мне не остается ничего иного, кроме как отправиться домой.

Я двинулся из Ятунга рано утром с несколькими носильщиками. Мы оставили большую долину, по которой идет к Лхасе караванный путь, и добрались до таких мест, где практически не ступала нога белого человека. Тропа была узкая; она взбиралась, спускалась и пересекала болотистые места; нам приходилось перелезать через большие стволы поваленных бурей деревьев. Дорога шла вдоль ручья и взбиралась вверх по краю долины, избегая нависающих скал. Это типично для всех дорог в этой части Гималаев. Там были добротные, недавно построенные мосты из больших, обтесанных прямоугольных балок. Они еще пахли древесиной.

Погода, прекрасная утром, испортилась. В долине стемнело. Вершины гор скрылись в тумане, который сползал все ниже среди елей, росших на крутых и высоких горных склонах. Скоро пошел дождь. Мы остановились в заброшенной хижине. Носильщики зажгли огонь, чтобы обсохнуть и вскипятить воды, и началась пытка дымом в глазах. Снаружи становилось все темнее и темнее. Ночь постепенно сомкнулась вокруг нас, тихо и печально, с туманом и изморосью.