Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам

Когда-то должность Зеба именовалась бы «уборщик», а еще до этого – «уборщица». Но поскольку дело происходило в двадцать первом веке, его титулу добавили звучности – он должен был напоминать о борьбе с нанобиоформами. Предполагалось, что занять эту должность Зеб мог только после тщательной проверки его благонадежности, ибо любая из враждебных корпораций, в том числе иностранных, с удовольствием внедрила бы своего хакера на какой-нибудь невинный пост в «Здравайзере» с приказом хватать все, что подвернется.

Еще предполагалось, что для занятия должности «дезинфектора» он прошел курс обучения, насыщенный информацией по последнему писку науки о том, где рыскают микробы и как сделать их жизнь невыносимой. Разумеется, никаких курсов Зеб не проходил; но перед тем, как он приступил к работе, Пилар выдала ему инструкции в сжатом виде.

Конечно, микробы обожали издревле привычные им места, такие, как сиденья унитазов, полы, раковины и дверные ручки. Но кроме этого, они любили тусоваться на кнопках лифтов, телефонных трубках и компьютерных клавиатурах. Все это следовало протирать антибактериальными салфетками и стерилизовать лучами смерти – в дополнение к мытью полов в коридорах и всякому такому. Кроме того, в обязанности Зеба входило пылесосить полы в кабинетах более важных начальников – на случай, если роботы-уборщики, которые работали днем, что-нибудь пропустили. Эти роботы вечно катались под ногами, возвращались к стенным розеткам подзарядиться, потом снова кидались в бой, постоянно бибикая, чтобы кто-нибудь о них не споткнулся. Ходить по офису было все равно что по пляжу, усыпанному гигантскими крабами. Когда Зеб был один на этаже, он запинывал их ногами в углы или переворачивал на спину – просто так, посмотреть, как скоро им удастся перевернуться обратно.

Кроме спецодежды, он получил еще новое имя: Горацио.

– Горацио? – повторяет Тоби.

– Не смешно. Кому-то пришло в голову, что именно так текс-мексиканская семья, проползшая под Стеной, может назвать своего отпрыска в надежде на его лучезарное будущее. Они решили, что я похож на текс-мексиканца, ну или на помесь с соответствующей ДНК. Что, кстати говоря, вскоре оказалось правдой.

– О, – догадывается Тоби. – Пилар сравнила ДНК.

– Точно. Хотя узнал я об этом не сразу. Нас с Пилар не должны были видеть вместе, потому что с чего бы она стала водить со мной знакомство? И вообще, чтобы встретиться, нам пришлось бы существенно нарушить свой распорядок – мы работали в разных сменах. Поэтому, когда я отдал ей мазок слизистой, мы договорились о коде.

Еще раньше, пока я ехал в пломбированном вагоне «Криогения», а Пилар готовила мою новую личность, дезинфектора, и вводила ее в систему, она уже знала, что я буду убирать женский туалет – через коридор от той лаборатории, где работала она. Я был в ночной смене – в ней работали только мужчины, чтобы избежать всякого лапанья и визга, которыми чреваты смешанные коллективы. Поэтому после наступления темноты весь этаж был мой. Я должен был следить за второй кабинкой слева.

– Пилар оставила записку под крышкой бачка?

– Нет, это было бы слишком очевидно. Бачки постоянно проверяли: только безнадежный дилетант положил бы туда что-нибудь важное. Нашим почтовым ящиком был квадратный железный кармашек на стене. Знаешь, какие бывают в женских туалетах, для этих, как их. Ну, которые нельзя спускать в унитаз. Но все равно это была не записка – слишком опасно.

– Значит, сигнал?

Интересно, какой, думает Тоби. Один – да, два – нет. Но два чего?

– Да. Что-то такое, что не бросалось бы в глаза, но и не было бы совсем обычным. Она решила использовать косточки.

– Какие еще косточки? – Тоби представляются мелкие белые косточки животного. Наконец она догадывается. – Вроде персиковых?

– Именно. Таких, которые могли остаться от съеденного в туалете обеда. Некоторые секретарши так поступали – уходили в сортир, чтобы пообедать в тишине и покое, сидя на толчке. Я порой находил в этих ящичках остатки сэндвичей: то шкурку от бекона, то кусок засохшей сырной пасты. В «Здравайзере» на сотрудников постоянно давили, и чем ниже по иерархии, тем давление было сильнее, поэтому они урывали минутку покоя как могли.

– А какие были косточки? – интересуется Тоби. – Какие означали «да» и какие «нет»?

Образ мышления Пилар ее всегда завораживал; Пилар ни за что не взяла бы первые попавшиеся фрукты.

– Персиковая косточка означала «нет» – я не родня преподобному. Финиковая – «да»: не повезло, преподобный – твой папочка, услышь и возрыдай, ибо в тебе по крайней мере половина – от психопата.

Персик кажется Тоби логичным: вертоградари ценили этот фрукт и допускали, что именно персик был тем самым плодом на Древе Жизни в раю. Впрочем, вертоградари ничего не имели и против фиников, да и против любых других фруктов, которые не поливались химикатами.

– Похоже, «Здравайзер» хорошо снабжали, – говорит Тоби. – По-моему, как раз тогда урожаи персиков и яблок сильно упали, когда начали вымирать пчелы. И слив, и разных цитрусовых тоже.

– У «Здравайзера» дела шли в гору. Они просто лопатой гребли деньги – и от витаминов, и от лекарств. Так что могли себе позволить импортные фрукты, опыленные кибернасекомыми. Свежие фрукты были одной из привилегий для работников «Здравайзера». Конечно, только для руководства.

– Так что ты нашел? – напоминает Тоби. – В смысле косточек.

– Персик. Аж две персиковые косточки. Чтобы лучше дошло.

– И что ты почувствовал? – спрашивает Тоби.

– Оттого, что Пилар расстаралась на дорогие фрукты? – он явно избегает разговора о чувствах.

– Оттого, что твой отец оказался тебе не отцом, – терпеливо говорит Тоби. – Что-то ты же должен был почувствовать.

– Ну да, ну да. Я подумал: «Так я и знал»! Я люблю оказываться правым, а кто не любит? И еще я стал меньше переживать из-за того, что я… Ну, знаешь. Превратил его в кисель.

– Ты переживал?! Да будь он даже твой родной отец, он был последней…

– Да, я знаю. Но все же. Родная кровь и все такое. Меня бы это грузило. Но был и негативный момент. Адам. Это уже не так радовало: вдруг, ни с того ни с сего, он оказался мне чужим человеком. То есть не кровным родственником.

– А ты ему сказал?

– Не-а. Для меня он был и оставался братом. Мы с ним срослись головами, как сиамские близнецы. Слишком многое пережили вместе.

– Детка, то, что сейчас будет, тебе не понравится, – предупреждает Зеб.

– Про Люцерну? – догадывается Тоби. Зеб не дурак. Он наверняка давно уже понял, как она относилась к Люцерне, его сожительнице у вертоградарей. Люцерне Противной, что избегала трудиться вместе со всеми на прополке, не любила женских швейных кружков, страдала от постоянных головных болей (удобный предлог), ныла и считала Зеба своей собственностью. Нерадивой мамаше девочки Рен. Люцерне Аппетитной, некогда обитательнице «Здравайзера» и жене высокопоставленного биогика. Люцерне, романтичной фантазерке, что сбежала с благородным разбойником Зебом, насмотревшись фильмов, в которых красавицы поступали именно так.