Урсула Ле Гуин - Обширней и медлительней империй (сборник)

Рулаг в наступившей тишине ответила ему негромко, но ледяным тоном:

– Ты не имеешь права навязывать всем тот риск, который хочешь взять на себя по личным мотивам.

– Ни один из тех, кто не намерен пойти так же далеко, как я, не имеет права остановить меня, – спокойно ответил Шевек. На мгновение глаза их встретились, и оба потупили взор.

– Рискует только тот, кто намерен лететь на Уррас, и больше никто, – сказал Бедап. – И одна такая поездка ничего не меняет в «Условиях заселения», не противоречит им и, видимо, никак не скажется на наших отношениях с Уррасом. За исключением, впрочем, некоторых моральных перемен – причем в нашу пользу. Я пока что снимаю этот вопрос с повестки дня, если это устраивает собрание.

Всех это устраивало, и они с Шевеком поспешили уйти.

– Мне еще нужно зайти в институт, – сказал Шевек, когда они вышли на улицу. – Сабул мне записку прислал – на чем только он их пишет, черт побери! Интересно, что у него на уме?

– А мне интересно, что на уме у этой Рулаг? У нее что, какая-то личная неприязнь к тебе? Завидует, наверно. Мы вас больше не станем сажать друг напротив друга, иначе этим спорам конца не будет. Хотя этот юнец из Северного Поселения – тоже явление малоприятное. Итак, правит большинство и сила всегда права? Ничего себе! Ну так как мы поступим, Шев?

– Возможно, нам и в самом деле следует послать кого-нибудь на Уррас, чтобы доказать свое право поступками, раз словами его не докажешь.

– Возможно. Но пока этот грядущий посланник – не я! Я до хрипоты готов спорить о нашем праве покинуть Анаррес, но если мне придется это сделать самому, то я, черт меня побери, скорее горло себе перережу…

Шевек засмеялся:

– Ладно, мне пора. Домой я вернусь что-нибудь через час. Поешь с нами сегодня? А потом поговорим, хорошо?

– Ладно, я тебя у вас дома подожду.

Шевек широким шагом двинулся по улице, а Бедап еще немного постоял, глядя ему вслед, перед зданием Координационного совета. Был холодный весенний день, светило солнце, дул сильный ветер. Улицы Аббеная казались очень чистыми, будто вымытыми, полными солнечного света и людей. Бедап ощущал одновременно приятное весеннее возбуждение и странную подавленность. Он решил сразу пойти в общежитие Пекеш, где теперь жили Шевек и Таквер, надеясь, что Таквер с малышкой уже дома.

Появлению на свет Пилюн у Таквер предшествовали два выкидыша, и они с Шевеком уже не ждали ребенка, когда у них родилась вторая дочка. Это был поздний ребенок, слабый и маленький, но родители страшно радовались и очень ее любили. Пилюн и теперь еще, когда ей шел второй год, была просто крошкой, хрупкой, с тоненькими ручками и ножками. Беря ее на руки, Бедап всегда испытывал легкий страх – ему казалось, что он может сломать малышку, если чуть крепче сожмет ладони. Он очень любил Пилюн и приходил в восхищение от ее огромных, с поволокой серых глаз; и девочка была к нему нежно привязана и абсолютно ему доверяла, но, касаясь этого хрупкого тельца, он, как никогда раньше, отчетливо понимал, в чем привлекательность жестокости и почему сильные так любят мучить слабых. И от этого испытывал еще больший страх за Пилюн и нежность: он, казалось, впервые начинал понимать то, что и сам, пожалуй, пока не мог выразить словами, – родительские чувства. Он был прямо-таки на верху блаженства, когда Пилюн называла его «тадде».

Комната у Шевека и Таквер была вполне просторная, с двумя кроватями. На полу лежала циновка; никакой другой мебели в комнате не было – ни стульев, ни столов, только небольшой передвижной «манеж» для малышки да ширма, которой загораживали ее кроватку вечером. Таквер, выдвинув из-под одной из кроватей огромный ящик с бумагами, перебирала их – явно что-то искала.

– Ох, Дап, дорогой! – улыбнулась она. – Ты не посидишь немного с Пилюн? – (Девочка уже устремилась к нему навстречу, и он уселся с нею на вторую кровать, у окна.) – Она мне уже раз десять все перепутать успела! Я минут через десять закончу, хорошо?

– Не торопись. Я с удовольствием просто посижу спокойно. Мы тут с Пилюн поговорим… ах ты, моя хорошая! Ну что скажешь своему тадде Дапу?

Пилюн, уютно устроившаяся у него на коленях, принялась изучать его ладонь и широкие грубоватые пальцы. Бедапу всегда бывало стыдно, что у него такие уродливые ногти. Он, правда, больше не грыз их, оставил эту дурацкую детскую привычку, однако ногти так и остались деформированными. Пилюн разгладила ему ладошку и каждый палец в отдельности.

– Какая все-таки приятная у вас комната, – сказал он. – Окно на север выходит… И здесь всегда так спокойно.

– Да, да… Ш-ш-ш, погоди… Я тут считаю…

Через некоторое время Таквер закончила свои подсчеты, убрала бумаги в ящик и снова засунула его под кровать.

– Ну вот и все! Извини, пожалуйста. Я обещала Шеву, что пронумерую для него страницы рукописи… Пить хочешь?

На многие продукты все еще соблюдались ограничения, хотя уже и не такие строгие, как пять лет назад. Фруктовые сады Северного Поселения не так сильно пострадали от засухи, и в прошлом году сушеные фрукты и фруктовые соки имелись уже в достатке. На подоконнике стояла большая бутылка с соком, и Таквер налила каждому по полной чашке; чашки были довольно грубые, – оказалось, их сделала Садик на уроках гончарного мастерства. Таквер села напротив Бедапа и, улыбаясь, посмотрела на него:

– Ну как там дела в Координационном совете?

– Все то же самое. А как дела у вас в лаборатории?

Таквер опустила глаза в чашку, чуть покачивая ею.

– Не знаю. Я подумываю уйти оттуда, – сказала она, помолчав.

– Но почему, Таквер?

– Лучше уйти самой, чем дожидаться, чтобы тебе сказали… Беда в том, что я люблю эту работу. И она у меня действительно спорится. И в Аббенае есть только одно место, где я могла бы заниматься своим делом. Но если все остальные члены твоей исследовательской группы решили, что ты к данной работе никакого отношения не имеешь…

– На тебя еще больше давят?

– Все и постоянно, – сказала она и быстро глянула в сторону двери, словно боялась, что Шевек уже пришел и случайно ее услышит. – Некоторые ведут себя просто неслыханно! Да что там говорить, ты и сам знаешь…

– В том-то и дело, что я ничего толком не знаю и очень рад, что застал тебя одну. Мы – Шев, я, Скован, Гежач – большую часть времени проводим либо в типографии, либо на радиостанции; у нас нет постоянных мест работы, и мы не так часто общаемся с другими людьми, не считая членов нашего синдиката. Я, правда, регулярно бываю в Координационном совете, но это дело особое. Там я главным образом борюсь с оппонентами, которых сам себе создаю. Ну а ты-то здесь при чем? Что они против тебя имеют?

– Они меня ненавидят, – сказала Таквер тихо и глухо. – Это настоящая ненависть, Дап. Руководитель моего проекта вообще не желает со мной разговаривать. Ну ладно, это не такая уж большая потеря – он все-таки сущий чурбан. Но некоторые другие прямо говорят мне… Там есть, например, одна женщина… И здесь, в общежитии, тоже… Я член санитарной комиссии нашего блока, и однажды мне пришлось зайти к одной из моих соседок, так она мне буквально слова сказать не дала, орала: «Даже не пытайся ко мне в дом влезть! Знаю я вас, предателей проклятых! Подумаешь, интеллектуалы! Все вы законченные эгоисты!» и так далее… А потом она захлопнула дверь у меня перед носом. Цирк, да и только. – Таквер невесело улыбнулась. Пилюн, увидев ее улыбку, тоже заулыбалась, поудобнее прислонилась к плечу Бедапа и зевнула. – Но, понимаешь, меня все это пугает. Я вообще трусиха, Дап, если честно. Я не терплю никакого насилия. Мне даже неодобрительное отношение выдержать трудно!