Урсула Ле Гуин - Обширней и медлительней империй (сборник)

– Нет, Граваб. Сабул жив, хотя…

– Что – «хотя»?

– Видишь ли, Сабул – это наполовину зависть в чистом виде, а остальное – просто некомпетентность.

– А я считал его книгу по казуальности первоклассной работой. Ты и сам так говорил.

– Я и думал так – пока не прочитал источники. Все идеи в его книге принадлежат другим ученым – с Урраса. К тому же идеи эти далеко не новы. А у самого Сабула не возникло ни одной свежей мысли по меньшей мере за последние двадцать лет.

– А как у тебя самого со свежими мыслями? – спросил Бедап и посмотрел на Шевека исподлобья. Глаза у Бедапа были маленькие, он довольно сильно косил, но лицо в целом было неплохое, мужественное, и сам он выглядел очень надежным: крепкий, коренастый. У него была отвратительная многолетняя привычка грызть ногти, и теперь на больших пальцах остались только тоненькие полосочки, а кожа стала чрезвычайно чувствительной.

– Да никак, – ответил Шевек и плюхнулся на постель. – Куда-то меня не туда занесло.

– Вот как? – усмехнулся Бедап.

– Знаешь, я, наверное, в конце семестра попрошу перевести меня на другой факультет.

– На какой же?

– Мне все равно. На педагогический, на инженерный… Пора, видно, мне с физикой распрощаться.

Бедап сел на стул возле письменного стола, погрыз ноготь и сказал задумчиво:

– Ерунду ты какую-то затеял, по-моему.

– Да нет, просто выяснил предел своих возможностей.

– Вот уж не знал, что у твоих возможностей есть предел! В физике, разумеется. Недостатков и детской глупости в тебе хватает с избытком. А вот в физике… Я, конечно, ни квантовой физикой, ни Временем совсем не занимаюсь, но ведь необязательно самому уметь плавать, чтобы понять, что такое рыба? И совершенно необязательно испускать сияние, чтобы понять, что такое звезда…

Шевек посмотрел на своего старого друга и вдруг выпалил то, что никогда не решался сказать даже самому себе:

– Я часто думаю о самоубийстве. Даже слишком часто. Особенно в этом году. По-моему, это был бы наилучший выход из создавшегося тупика.

– Но вряд ли подходящий способ оказаться по ту сторону страданий.

Шевек натянуто улыбнулся:

– Ты это помнишь?

– Еще бы! По-моему, это был очень важный разговор. Во всяком случае, для меня. И для Таквер с Тирином тоже.

– Правда? – Шевек встал. В комнате от стены до стены было всего четыре шага, но он не мог стоять спокойно. – Тогда это было и для меня очень важно. – Он остановился у окна. – Но с тех пор я сильно изменился. Здесь, в Аббенае, что-то не так. Не знаю, в чем дело.

– Зато я знаю, – сказал Бедап. – Это стена. Ты просто налетел на стену.

Шевек резко обернулся, глаза его смотрели испуганно.

– Стена?

– Ну да. В данном случае стеной для тебя являются Сабул и те, кто его поддерживает в Координационном совете. Что касается меня, то я провел в Аббенае четыре декады. Сорок дней. Вполне хватило, чтобы понять: даже если я проведу здесь сорок лет, то не завершу никакого труда и ничего не добьюсь – по крайней мере того, чего хочу добиться, то есть улучшить преподавание естественных наук в учебных центрах. Пока все не переменится. Или же пока я сам не перейду на сторону врага.

– Врага?

– Маленьких людей. Таких, как Сабул. Тех, у кого власть!

– О чем ты говоришь, Дап? У нас ведь нет ни одной властной структуры!

– Нет? А что же делает Сабула таким могущественным?

– Но только не властная структура, не государство, не правительство – мы же не на Уррасе, в конце концов!

– Не на Уррасе. И у нас нет государства, правительства, законов – это все так. Но, насколько я понимаю, идеи никогда не поддавались контролю со стороны законов и правительства, даже на Уррасе. Если бы идеи можно было контролировать, то как бы Одо сумела разработать и опубликовать свою теорию? Как смог бы одонизм стать всемирным движением? Главы государств пытались придушить его и потерпели неудачу. Невозможно уничтожить идеи, подавляя их. Их можно сокрушить лишь одним: пренебрежением, забвением. Нежеланием думать, нежеланием обмениваться знаниями. А именно это и свойственно нашему «идеальному» обществу! Сабул старается использовать тебя на полную катушку, а когда ему это не удается, ставит тебе палки в колеса – не дает публиковать работы, не разрешает преподавать, мешает даже просто работать для себя, «в стол». Верно? Иными словами – он имеет над тобой власть. Откуда же она у него берется? Нет, это не следствие былого авторитета – научного авторитета у него больше нет никакого – и не чувство собственного интеллектуального превосходства; он ведь не дурак и понимает, кто есть кто. Нет, его власть покоится на врожденной человеческой трусости, свойственной среднему обывателю. Мнение толпы! Общественное мнение! Вот та структура власти, частью которой он является, и он прекрасно знает, как ею пользоваться. Непризнанное, непризнаваемое, недопустимое на словах правительство у одонийцев все-таки есть; и оно действительно правит нашим обществом, удушая индивидуальное мышление, подавляя любое яркое проявление личности.

Шевек оперся руками о подоконник, глядя сквозь неясную дымку отражений в оконном стекле куда-то в темноту. Наконец он промолвил:

– Безумные у тебя идеи, Дап.

– Нет, брат, я в своем уме. Хотя многих сводит с ума именно попытка жить как бы вне реальной действительности. А ведь наша реальная действительность ужасна. Она способна убить. И если ей дать время, наверняка убьет. Реальная действительность – это сплошные страдания. Между прочим, это твои слова! И в данном случае именно ложь, попытки уйти от реальной действительности – вот что сводит тебя с ума, заставляет желать себе смерти…

Шевек резко повернулся к нему:

– И все-таки нельзя всерьез утверждать, что у нас есть правительство!

– В Толковом словаре Томара сказано: «Правительство: законное использование своего могущества для поддержания и расширения власти». Замени «законное» на «обычное» или «привычное» – и получишь Сабула и Синдикат по образованию, а также Координационный совет.

– Совет?

– Ну да, Координационный совет теперь уже в основе своей – настоящая правящая верхушка бюрократии.

Воцарилась тишина. Потом Шевек как-то неестественно громко рассмеялся и сказал:

– Ну ладно, Дап, хватит! Это, конечно, забавно, но как-то немного болезненно, ты не находишь?

– Шев, а ты никогда не думал, что то, что по аналогии называется «болезненным», «нездоровым», – нездоровая замкнутость, нездоровый пессимизм, нездоровое стремление к одиночеству, болезненная асоциальность – все это, по аналогии же, может быть заменено словом «страдание»? Ведь ты именно это имел в виду, когда говорил о боли, страдании и его функции в организме?