Урсула Ле Гуин - Обширней и медлительней империй (сборник)

Веа Доем Ойи – таково было ее полное имя. Ее муж Доем возглавлял крупный промышленный комбинат, ему приходилось много ездить, и он по полгода жил за границей в качестве делового представителя своего правительства. Пока все это разъясняли Шевеку, он молча рассматривал Веа. Они действительно были очень схожи с Димере, однако то, что портило его, делая излишне слабым, женственным, – маленький рост, хрупкость, бледность, томный взгляд миндалевидных черных глаз, – ее превращало в настоящую красавицу. Грудь и плечи Веа были округлыми, нежными и очень белыми. Во время обеда Шевек сидел рядом с нею за столом и просто глаз не мог отвести от обнаженных грудей, приподнятых жестким корсажем. Сам по себе обычай ходить полуголыми при такой холодной, морозной погоде казался ему весьма экстравагантным, но эти маленькие груди дышали такой же невинностью и чистотой, как снег за окном. Изгиб ее гордой шеи изящно и плавно переходил в выпуклость затылка; наголо обритая головка была чрезвычайно изящна.

Да, это чертовски привлекательная женщина, решил Шевек. Что-то в ней есть от этих здешних кроватей: так же мягко льнет. Хотя, пожалуй, держится чересчур жеманно. Интересно, зачем она так сюсюкает?

Он старательно искал в ней недостатки, цеплялся буквально за каждую мелочь – слишком тонкий голос, привычно жеманную манеру хорошенькой миниатюрной женщины, – цеплялся как за соломинку, сам не замечая, что тонет. После обеда Веа должна была возвращаться в Нио-Эссейю; она просто заехала повидаться с семьей брата. Шевеку стало страшно, что он никогда больше ее не увидит.

Но у Ойи разыгрался насморк, Сева не могла оставить детей.

– Шевек, вы не могли бы проводить Веа до станции?

– Господи, Димере! Пожалуйста, не заставляй своего бедного гостя сопровождать меня! Ведь не думаешь же ты, что на меня по дороге нападут волки? Или дикари-минграды совершат на город налет и утащат меня в свои гаремы? Или я замерзну в пути, и меня найдут завтра утром у дверей смотрителя станции, и в уголке мертвого глаза у меня будет поблескивать прощальная слезинка, а негнущиеся пальчики будут по-прежнему сжимать букетик увядших цветов? А что, это было бы даже забавно! – И Веа звонко рассмеялась; ее смех был похож на теплую, темную, ласковую волну, что с силой набегает на песок и все уносит в море, оставляя лишь влажный след. Она не хихикала – нет, она смеялась весело, искренне, как бы стирая жеманную скороговорку своих слов.

Шевек надел куртку и встал в дверях, ожидая ее.

Сперва они шли молча. Снег хрустел и поскрипывал под ногами.

– Вы действительно слишком вежливы для…

– Для кого?

– Для анархиста, – сказала она своим звонким детским голоском, в котором, впрочем, чувствовались чисто женские, теплые, вкрадчивые интонации. (Что-то общее было в ее тоне с тем, как разговаривали с ним Пае и Ойи в Университете и других официальных местах.) – Я даже разочарована. Я-то думала, вы будете неотесанным грубияном, даже опасным немного.

– Я такой и есть.

Она искоса на него взглянула. Голова ее была укутана алой шалью; на этом ярком фоне глаза ее, и без того оттененные белизной снега, казались необычайно темными и блестящими.

– Что же вы тогда, словно ручной, покорно провожаете меня до станции? А, доктор Шевек?

– Шевек, – мягко поправил он. – Не «доктор», а просто: Шевек.

– Это что же, ваше полное имя – и никакого другого нет?

Он кивнул и улыбнулся. Он чувствовал себя отлично – был полон жизни, радовался ясному морозному воздуху, теплой, отлично сшитой куртке на нем, хорошенькой женщине рядом… Никаких забот, никаких тревог, никаких тяжких мыслей – ничто не мучило его сегодня!

– А это правда, что анаррести имена дает компьютер?

– Правда.

– Как это ужасно – получить имя от какой-то машины!

– Почему ужасно?

– Но это же так механически, так неличностно…

– Это неверно. Что может быть более личным, более характерным для тебя, чем имя, которого нет больше ни у кого на планете?

– Ни у кого? Вы единственный на Анарресе Шевек?

– Пока я жив, да. Но до меня были и другие.

– Родственники, вы хотите сказать?

– Мы не особенно хорошо знаем своих родственников; видите ли, все мы считаемся родственниками. Я не знаю, кто были эти другие Шевеки; помню только одну женщину – она была из первых поселенцев. Это она изобрела подшипник, которым до сих пор пользуются у нас в тяжелом машиностроении, он так и называется: «шевек». – Шевек снова улыбнулся. – Очень неплохой способ увековечить себя.

Веа покачала головой:

– Господи! А как же вы отличаете женщин от мужчин?

– Ну, у нас есть некоторые испытанные способы…

Секунда – и она снова от души расхохоталась. До слез. Потом вытерла глаза – от холода ресницы слипались – и сказала:

– Да, вы все-таки действительно неотесанный нахал!.. А что же, они вот так и решили взять себе эти искусственные имена и придумали новый язык, чтобы отказаться от всего старого?

– Поселенцы Анарреса? Да. По-моему, они были неисправимыми романтиками.

– А вы разве нет?

– Нет. Мы очень прагматичны.

– Но ведь можно быть и романтичным прагматиком, – сказала она.

Он не ожидал от нее столь глубоких мыслей.

– Да, пожалуй, – кивнул он.

– Что, например, может быть более романтичным, чем ваш прилет сюда, – в полном одиночестве, без гроша в кармане, да еще с намерением выступать от имени своего народа?

– Увы, я слишком скоро оказался полностью развращен вашей роскошью!

– Роскошью? В университетском общежитии? Господи! Дорогой мой! Они что же, ни разу не сводили вас ни в один приличный дом?

– Меня водили во многие дома, но все они так похожи! Я бы очень хотел наконец получше узнать Нио-Эссейю. Я видел только внешнюю ее сторону – так сказать, нарядную обертку. – Он использовал это выражение, потому что с самого начала был восхищен привычкой обитателей Урраса буквально все заворачивать в чистую красивую бумагу или пластик, класть в нарядную коробку или оборачивать фольгой. Белье из прачечной, книги, овощи, одежда, лекарства – все попадало к нему в руки красиво и надежно упакованным. Даже пачки писчей бумаги были в пестрых пакетах. Словно предметы ни в коем случае не должны были касаться друг друга. У него и самого уже возникло ощущение, что и сам он тоже давно и весьма аккуратно упакован в красивую обертку.

– Я понимаю. Они заставили вас пойти в Исторический музей… совершить поездку к памятнику Добунну… выслушать какую-нибудь речь в Сенате! – (Он засмеялся, потому что она в точности описала маршрут одной из его поездок, совершенных прошлым летом.) – Да, я понимаю! Они всегда одинаково глупо ведут себя с иностранцами. Но я позабочусь о том, чтобы вы увидели настоящий Нио!