Майкл Гаррисон - Пустота

«Одно найдешь, другое потеряешь», – подумала ассистентка.

Голос шепнул ей на ухо:

– Привет, меня зовут Перлент, и я…

Выкройка ассистентки скачком активировалась. Контекст размазало. Ассистентка учуяла химию цели: характеристичные резкие кайромоны пота. Чудовище напоминало ее саму – творение закройщиков, движимых детскими фантазиями о будущем, и плясало перед ней, в случайном порядке уворачиваясь; от него несло гормонами гиперактивности гипоталамуса, гипофиза и надпочечников, оно излучало частоты, которые ассистентка слышала, но воспроизвести не могла, – в диапазоне от 27 до 40 ГГц, какая-то система ближней локации; оно транслировало несфокусированный поток данных по сверхсвету, но куда, ассистентка понятия не имела. Они метались между зданиями тридцать-сорок секунд без всякого результата. Когда ассистентка остановилась прислушаться, существо замерло и отключило свои системы; в остальные моменты оно пребывало в тени, ловило момент, возникало из одной структуры, не успев покинуть предыдущую: вот только-только выбило дверь, а уже прорывается через боковую стену в двадцати ярдах оттуда, и обломки досок неспешно разлетаются во все стороны, как при высокоскоростной съемке взрыва. Оно ее опережало. Оно было злее. Оно не пыталось ее опознать или выцелить. Оно словно бы сражалось само с собой. В конце концов ассистентка сдалась. Топот существа затих вдали, там, где накренились к берегу полуразрушенные корпуса космических кораблей, жертв общества потребления и высокоэнергетической астрофизики Радиозалива; удалился в покрытую осадочными отложениями, прослоенную рудами без выхода на поверхность пустошь. Существо металось между ними, оставляя после себя плюмажи взрытой земли, пока не исчезло в двух-трех километрах от ассистентки, за низкими холмами. Она подумала, что оно не столько бежало, сколько пыталось сдержать собственные реакции. Она вернулась к мертвецу.

Солнце палило нещадно. Вдоль улицы на вечном четырехчасовом послеполуденном ветру брякали отставшие от стен асбестовые панели. Старик в тихом блаженном просветлении парил среди теплого воздуха, вытянув руку и согнув противоположную ногу, точно демонстрируя, что умеет плавать на боку. Труп немного поднялся. Улыбка стала заговорщицкой, словно он кому-то подмигивал в полуобороте. Вокруг его головы парили две-три костяшки. К нему привязалась реклама, сдутая сюда за пятьдесят миль с какого-то проматорского фотосафари на краю Зоны Сумерек: она извивалась и петляла, следуя его ленивым перемещениям по горизонтальной двойной восьмерке.

– В вечной тени терминатора, – проинформировала она его, когда появилась ассистентка, – с техническими трудностями сталкиваются равно профессионалы и любители, но тем, кто ценит гармонию трудноуловимых тонкостей, в Золотой Час на Кунен открывается первоклассная возможность повидаться со своими наваждениями; иногда они нам досаждают, но мы не перестаем их любить.

Р. И. Гейнс оставался для нее загадкой.

«Костяное радио, – говорил он, – принимает все основные волны». Но, взглянув на устройство, оставленное Гейнсом, она сочла его дешевым сувенирчиком. Он не сказал, как им пользоваться. Теневые операторы ничего не нашли.

– Мы бы счастливы были, дорогая, сама понимаешь, – извинялись они. Но если Гейнс – имя, то никто им не пользовался с 2267-го, когда начинались их записи. – Мы были бы так счастливы тебе помочь.

ЗВК окружал непроницаемый файервол, а больше ни за каким агентством Гейнс не числился. От Гейнса явственно тянуло иной эпохой. Он умел проходить сквозь стены.

Ассистентка села на кровать в своей комнате и поднесла радио к глазам. Череп младенца уставился на нее с красной кружевной подложки, окруженный дрейфующими цехиновыми блестками.

– Алло? – спросила она.

– Хай! – оживленно откликнулось радио голосом Р. И. Гейнса.

И развернулось так, что каким-то образом охватило ее, но ассистентка продолжала ощущать его твердым предметом в своих руках. Слышала какую-то музыку. Цехиновые блестки вылетали изо рта детского черепа и проникали сквозь ассистентку в ее номер, а стены и пол поглощали их. Явно какой-то процесс. Вскоре после этого возник Гейнс: вплыл в поле зрения. Вид у него был нервный. Она толком не видела, что у него за спиной, но казалось, что там очень просторное помещение.

– Хай! – повторил он.

Он сказал, что немного занят.

– Что-то произошло, – сообщила ему ассистентка. Костяное радио, работающее и на воздушных волнах, и на базовых противоречиях вселенской структуры, нагрелось у нее в руках до температуры тела. Детский череп, казалось, теперь смотрел прямо на нее. Позади стали видны другие части тела. Не такого худого, как ей бы понравилось: тела маленького толстого ребенка, чьи ноги свисали из коробочки.

– Вы знаете, что такое Перлант?

Долгое молчание.

– Господи! – проговорил Гейнс.

Она рассказала ему про случай с Тони Рено, и про то, как экипаж «Новы» ей солгал, и о том, что случилось на лантанидных пустошах Фунен [42] По смыслу должно быть Кунен, но так в оригинале и везде далее при упоминании этого случая. . Гейнс зыркнул кругом и, словно взывая к кому-то еще, негромко произнес:

– Да вы надо мной издеваетесь.

Тут поле коллапсировало, так что костяное радио снова обратилось в дешевый сувенирчик. Ассистентка этому обрадовалась. Спустя несколько мгновений подул порыв холодного воздуха, и через стену прошел Гейнс собственной персоной. Он был в брюках «Хэмптон», классических гернсийских, и ветровке маслянисто-желтого цвета с высоким воротником.

– Господи Иисусе, – накинулся он на ассистентку, – вы что, за нос меня водите? Позвольте, я вас напрямую спрошу: какого хрена вы тут делаете?

Ассистентка заверила, что никакого.

Гейнс вздохнул и открыл канал проекта «Алеф».

– Дайте мне кого-нибудь в группе удержания. – Пауза; он оценивающе оглядывал ассистентку. – Вам пирожные нравятся? – спросил он. – Я себя так чувствую, что готов пирожное съесть.

Не успела она придумать ответ, а он уже отвлекся обратно на линию.

– Знаю, – сказал он. Внимательно слушал собеседника тридцать пять секунд, а потом резко перебил: – У вас утечка, а вы, идиоты, ни слухом ни нюхом! – И кому-то другому: – Думаю, оно в контакте с ней. – На это последовала длинная отповедь, несколько умеривая его видимую тревогу. Ассистентка отошла к окну поглазеть на людей внизу.

– Не уходите, – попросил ее Гейнс.

Дождик, моросивший над Глоубтауном под вечер, уже перестал. Повсюду на улице открывались даб-стыковки и кафешки: ранний час их вечернего бизнеса. Позже окрестности порта подчинятся извечному распорядку Саудади, и эти улочки опустеют. А пока парни и девушки смеялись и целовались, пахло едой и духами. Неоновые вывески озаряли улицу мягким обновляющим светом. Гейнс стоял, отвернувшись от ассистентки. Она лениво глядела, как маршируют по ее предплечью пиктограммы. Иногда они покалывали. Иногда ей казалось, что они настоящие, живые, копошатся под кожей.