Орсон Скотт Кард - Ксеноцид

По всему периметру поляны, в центре которой росло громадное дерево, деревья поменьше внезапно начали изгибаться, клониться к земле и переламываться посередине. На мгновение Грего даже показалось, что это люди их срубают, но потом он понял: рядом с этими деревьями никого нет. Стволы ломались сами, гибли, лишь бы сокрушить опьяненных кровью людей – они приносили себя в жертву, чтобы спасти материнское дерево.

И это сработало. Хоть и ненадолго, но это остановило убийц. Со всех сторон раздавались отчаянные вопли, дюжина или две людей полегли под падающими стволами. Некоторых сразу задавило, другим переломало руки-ноги. Но скоро не осталось ни одного дерева, только материнское древо высилось на поляне – ствол весь пошел волнами, словно что-то ломало дерево изнутри, кора начала раздаваться.

– Не трогайте ее! – что было сил закричал Грего. – Это дерево-мать! Она ни в чем не виновата!

Но его отчаянный крик потонул в воплях раненных и придавленных деревьями людей. Ими овладел панический ужас, когда они поняли, что лес способен ответить им и что здесь вершатся не отмщение и справедливость – здесь разгорелась настоящая война и участвуют в ней две стороны.

– Сжечь его! Сжечь его!

Скандирующие голоса звучали достаточно громко, чтобы почти заглушить стоны умирающих. А ветви рухнувших деревьев теперь протянулись к материнскому древу. Люди поджигали эти ветви, и те с легким шипением воспламенялись. Кое-кто уже пришел в себя и успел понять, что, если загорится дерево-мать, огонь перекинется и на придавленных упавшими стволами людей; несколько человек бросились вытаскивать товарищей из-под стволов. Но для большинства, опьяненного пролившейся кровью и легким успехом, древоматерь была Воителем, убийцей. Для них в этом мире все было чуждо; перед ними стоял враг, который держал их в пределах изгороди, этакий земельный лорд, который не позволяет выходить за пределы маленького клочка земли, на котором они ютились, тогда как вокруг раскинулись бескрайние равнины планеты. Для них дерево-мать олицетворяла злобного властителя, неизвестного и опасного, и теперь они вольны были расправиться с тираном.

Грего охватили отвращение и ужас, в его ушах звенели вопли попавших в ловушку людей, на которых надвигался огонь, вой тех, кого настигла огненная волна, триумфальное скандирование колонистов, чьими руками были совершены все эти убийства.

– За Квима и Христа! За Квима и Христа!

Грего чуть не бросился бежать прочь, прочь отсюда. То, что он видел, чувствовал, слышал, было невыносимо: ярко-оранжевые языки пламени, запах горелой человеческой плоти и треск живого дерева.

Но он выстоял, не обратился в бегство. Он пришел на помощь тем, кто метался взад-вперед у самой огненной стены, вытаскивая живых из-под упавших деревьев. Грего был обожжен, один раз на нем загорелась одежда, но жаркая боль была в некотором роде спасительной и милосердной, потому что он заслужил наказание. Он умрет в этом лесу. И сам уже готов был поспособствовать этому: стоит немного углубиться в стену пламени, и он уже никогда не вернется, его преступление будет выжжено из него, все, что от него останется, – пепел и обуглившиеся кости. Но нет, надо было вытаскивать из огня людей, еще оставались жизни, которые можно было спасти. Кто-то притушил тлеющую на его плечах одежду и помог ему поднять дерево, чтобы мальчишка, придавленный тяжестью, смог выползти. Как смел он думать о смерти, когда в нем нуждались, когда он мог помочь и спасти еще одного ребенка?

– За Квима и Иисуса! – стонал мальчик, по-крабьи отползая подальше от пламени.

Вот это кто, вот мальчик, чьи слова взорвали тишину и обратили толпу в сторону леса пеквениньос. «Это ты произнес те слова, – подумал Грего. – Ты отнял их у меня».

Мальчик поднял глаза и сразу узнал его.

– Грего! – воскликнул он и кинулся к нему. Его руки обхватили Грего за пояс, голова прижалась к бедру. – Дядя Грего!

Это был старший сын Ольяду, Нимбо.

– Мы сделали это! – чуть не плакал мальчик. – Отомстили за дядю Квима!

Огонь громко потрескивал вокруг. Грего поднял мальчика на руки и вынес его из бушующего пламени подальше в лес, туда, где было прохладнее. За ним двинулись и все остальные. Языки пламени подгоняли людей, ветер гнал пожар прямо на них. Многие испытывали то же, что и Грего: усталость, страх, боль от ожогов, полученных, когда они вытаскивали из-под деревьев своих сограждан.

Но кое-кого – и весьма многих – еще не затронул огонь, в сердцах их все еще бушевал костер, который Грего и Нимбо запалили на площади.

– Сжечь их ко всем чертям! – то тут, то там продолжали раздаваться призывы.

Распаленные люди собирались в небольшие группки, похожие на водовороты в бурном потоке, но теперь в руках они сжимали сделанные из ветвей деревьев факелы, запаленные от бушующего в сердце леса огня.

– За Квима и Христа! За Либо и Пипо! Жги деревья! Жги деревья!

Грего, шатаясь, двинулся к ним.

– Опусти меня, – попросил Нимбо.

Вперед, к толпе.

– Я сам могу идти.

Но Грего, казалось, ничего не слышал. Что-то гнало его вперед. Он не мог отпустить Нимбо, не мог постоянно останавливаться и ждать, пока тот не нагонит его, но и бросить мальчика было нельзя. Да не покинешь ты сына брата своего в лесу пылающем. Поэтому он нес его на руках. Тело Грего нестерпимо болело от напряжения, обожженное плечо превратилось в пылающий сгусток боли, но в конце концов, изнемогающий, он выбрался из леса к старым воротам. Тропинка, которая вывела его, вливалась в дорогу, ведущую к лабораториям ксенобиологов.

На поляне, сразу перед лесом, собралась огромная толпа, многие размахивали факелами, но почему-то никто не решался подойти к двум отдельно растущим деревьям, вздымающимся перед колонией, – к Человеку и Корнерою. Грего, все еще сжимая в объятиях Нимбо, пробился сквозь толпу; сердце его судорожно стучало, его переполняли страх и страдание, но все же где-то внутри еще теплилась искра надежды, ибо он догадывался, что остановило людей с факелами. И когда он наконец выбрался на открытое место, то убедился в своей правоте.

Вокруг деревьев-отцов сгрудилось не меньше двух сотен пеквениньос, маленькие тельца сбились в одну кучу, со всех сторон осажденные озлобленными людьми. Несмотря на безвыходность положения, чувствовалось, что туземцы будут биться до последнего и полягут здесь все, но не позволят людям сжечь эти два дерева. Однако будет так, как решит толпа, пеквениньос не остановить настроенных на убийство людей.

Заминку вызвало то, что между свинксами и толпой встал Миро, гигантом возвышающийся над пеквениньос. Он был безоружен, но руками как бы закрывал пеквениньо или, возможно, сдерживал их. Глухой, почти неразборчивый голос гневно взывал к толпе.