Вероника Рот - Эллигент

Несусь за ним, но вскоре теряю его в лабиринте халуп и остаюсь одна. Несмотря на мою альтруистическую реакцию сочувствия к людям, живущим здесь, меня охватывает страх. Если они прозябают в таких же безнадежных условиях, как наши бесфракционники, то мне есть чего опасаться.

Кто-то хватает меня за руку и тащит под один из алюминиевых навесов. Стены внутри затянуты синим пластиковым брезентом, который служит для защиты от дождя, на полу – фанера. Передо мной – невысокая худая женщина с измученным лицом.

– Не надо тебе там стоять одной, – бормочет она. – Они готовы наброситься на любого, неважно, молод он или стар.

– Кто?

– У нас в Округе полно всяких нехороших людей. Многие настолько обозлены, что способны убить любого, кого посчитают своим врагом. Впрочем, не все из нас озверели до такой степени.

– Спасибо за помощь, – благодарю я. – Меня зовут Трис.

– Эми. Садись.

– Мне пора, – возражаю я, – Снаружи – мои друзья.

– Тебе надо переждать. Сейчас наша саранча сбежится туда, и тогда ты сможешь подкрасться к ним сзади.

Ее речь звучит логично, я устраиваюсь прямо на полу. Пистолет упирается мне в ногу, а бронежилет настолько жесткий, что трудно наклоняться, но я делаю все возможное, чтобы выглядеть расслабленной. Раздаются чьи-то вопли. Эми отгибает уголок брезента и наблюдает за обстановкой.

– Значит, ты и твои друзья – не солдаты? – осведомляется она. – Вы из Генетической Защиты?

– Нет. То есть, они – да, а я – из города. Я имею в виду из Чикаго.

Брови Эми ползут вверх.

– Черт меня побери. Они закрыли эксперимент?

– Еще нет.

– Жаль.

– Почему? – хмурюсь я.

– Знаешь, девочка, Чикаго – это символ того, что кое-кто продолжает верить в необходимость лечения генетически поврежденных, которые и людьми-то не считаются. Так что извиняться за свои слова я не буду.

Не думала о проблеме Города в подобном аспекте. Мне, напротив, казалось, что Чикаго надо во что бы то ни стало сохранить. Странно, но прежде я не понимала, что само существование Чикаго вредит обитателям Округи и тем, кто не желает, чтобы их оценивали только на основании генетики.

– Ладно, – бурчит Эми, опуская брезент. – Ваши, вероятно, сейчас на северо-западе отсюда.

– Еще раз спасибо, – говорю я.

Она кивает мне, и я выбираюсь из ее импровизированного дома, фанера скрипит у меня под ногами.

Без остановки мчусь по узким проходам, радуясь тому, что народ разбежался еще при приближении нашего пикапа. Перепрыгиваю через лужи, – даже думать не хочу о том, что тут разлито. Наконец, оказываюсь в сумрачном закутке. Высокий худой подросток целится в Джорджа.

Группа людей окружает мальчишку с пистолетом. Вокруг валяется растоптанное и разломанное оборудование для наблюдения. Джордж замечает меня, но я быстро прикасаюсь пальцем к губам. Стрелок меня пока не видит.

– Лучше опусти пушку, – заявляет Джордж.

– Еще чего, – отвечает мальчишка.

Его светлые глаза в панике мечутся между Джорджем и толпой.

– Тогда, может, разойдемся мирно? А пистолет возьми себе.

– Нет. Выкладывай, куда вы отвезли наших!

– Мы никого никуда не отвозили, – убеждает его Джордж. – Мы не солдаты, а ученые.

– Как же, ученые, – издевательски бросает мальчишка. – А бронежилеты? В таком случае, я – самый богатый в Штатах. Давай признавайся.

Я осторожно прячусь под одним из навесов, прицеливаюсь и кричу:

– Эй, ты!

Толпа мгновенно оборачивается на меня, но подросток и не думает отводить дуло от Джорджа, на что я надеялась.

– Ты у меня на мушке, – продолжаю я. – Вали отсюда, я тебя не трону.

– Я сейчас в него выстрелю, – кричит тот.

– Тогда я разнесу тебе башку, – отвечаю я. – Мы просто работаем на правительство. Мы не знаем, где ваши люди. Если ты его отпустишь, мы отправимся восвояси. Но если ты убьешь его, я гарантирую тебе, что сюда прибудут настоящие бойцы, и уж они-то с вами церемониться не будут.

В этот момент во дворик вбегает Амар. Кто-то из толпы орет: «Да их тут много!», и все мгновенно разлетаются. Мальчишка кидается в ближайший проход. Но я держу оружие наготове. Вдруг они решат вернуться? Амар обнимает Джорджа, и тот похлопывает его по спине.

– Ты до сих пор сомневаешься, что генетически поврежденные виноваты в наших бедах? – спрашивает у меня Амар.

Я молчу. Прохожу мимо очередного навеса. Маленькая девочка сидит на корточках у самой двери, обхватив коленки. Она уставилась на меня через щель в слоях брезента и поскуливает от страха. А кто научил местных так бояться солдат? Почему мальчишка настолько их ненавидит, что был готов стрелять?

– Да, – в конце концов, говорю я. – Сомневаюсь.

У меня есть кое-кто получше на роль обвиняемого.

Мы бредем к пикапу. Джек и Вайолет настраивают камеру наблюдения, пока не украденную и не разбитую местными. Вайолет зачитывает Джеку длинный список цифр со своего планшета, а тот вводит их в свой.

– Где гуляли, ребята? – интересуется он.

– На нас напали, – произносит Джордж. – Нам надо сматываться.

– К счастью, это был последний набор координат, – отвечает Вайолет. – Можем отправляться.

Снова забираемся в машину. Амар захлопывает дверцы, а я вручаю ему свой пистолет, довольная, что избавилась от оружия. Вот уж не думала, просыпаясь сегодня утром, что буду целиться в отчаянного подростка. Впрочем, я и не представляла здешних условий.

– В тебе говорит альтруист, – заявляет Амар, – Именно их воспитание заставляет тебя ненавидеть Бюро.

– Меня много чего заставляет, помимо специфического воспитания.

– Но я заметил то же самое и в Четыре. Альтруисты – серьезные люди. Они автоматически воспринимают все как повод к немедленному вмешательству. Тех, кто переходил во фракцию лихачей, я делю на определенные типажи. Эрудиты, как правило, становятся безжалостными и свирепыми. Правдолюбы – абсолютно безбашенными, я бы даже сказал, – адреналиновыми наркоманами. А вот альтруисты – настоящими борцами, прямо-таки революционерами.

И, помолчав, добавляет:

– Если бы Четыре больше верил в себя, он бы тоже стал таким. Кстати, Трис, из него бы получился отличный, хороший лидер, если бы не его заморочки.

– Наверное, ты прав, – отвечаю я. – Он вечно пытается идти за кем-то вроде Ниты или Эвелин и всегда попадает в беду.

Амар согласно кивает. А как насчет меня самой? Разве я бы не хотела, чтобы Тобиас меня слушался? Конечно, нет. Хотя, кто меня знает?

Увиденное постепенно начинает доходить до моего сознания. И я начинаю воображать, что та девочка – это моя мать. Она прячется в лачуге, задыхается от дыма костров зимой, дерется, делает, что угодно, лишь бы уцелеть. Потом ее спасают люди из Бюро, на которое она, в результате, проработала до конца своих дней. Забыла ли она о том, откуда пришла? Вряд ли. Ведь мама пыталась помочь бесфракционникам. Может, это было не просто выполнением обязанностей альтруиста? Моя голова буквально раскалывается, и я, как за соломинку, хватаюсь за первую попавшуюся мысль.