Джефф Вандермеер - Аннигиляция

Из-за стены торчала нога. Я достала бинокль и приблизила: знакомая штанина, знакомый ботинок, шнурки идеально ровно завязаны крест-накрест… Нога не двигалась. Я вцепилась в парапет, чтобы совладать с внезапным головокружением. Я знала, чей это ботинок.

Психолога.

О психологе я знала только то, что мне самой удалось подметить за время обучения. Она исполняла роль и стороннего наблюдателя, и личного исповедника. Только вот мне исповедоваться было не в чем. Возможно, под гипнозом я много чего рассказала, но на обычных сеансах (условие приема в экспедицию, так что пришлось согласиться) я говорила мало.

Начиналось с классического гамбита:

– Расскажи мне о своих родителях. Какие они?

– Обычные, – отвечала я, наклеив на лицо улыбку, а сама при этом думала: « отстраненные, ненужные, капризные, непрактичные… »

– Твоя мать – алкоголик? А отец – что-то вроде… афериста, верно?

Больше похоже на оскорбление, чем на профессиональную догадку; я едва не потеряла самообладание.

– Мама – художник, а папа – предприниматель, – угрюмо проворчала я.

– Самое раннее воспоминание?

– Завтрак.

Плюшевый щенок – я его храню до сих пор… Держу лупу у норы муравьиного льва… Заставляю мальчика раздеться за поцелуй. Дура… Падаю в фонтан и расшибаю голову. Как итог, пять швов и панический страх утонуть… Снова в «Скорой»: мать здорово перебрала. Зато потом, слава богу, целый год ходила трезвая …

Из всех моих ответов именно «Завтрак» разозлил психолога больше всего. Я видела, как лицо ее напряглось, губы сжались, глаза похолодели. Но она сдержалась.

– У тебя было счастливое детство?

– Обычное, – ответила я.

Мать настолько невменяемая, что льет в хлопья апельсиновый сок вместо молока… Отец постоянно что-то нервно бормочет – и из-за этого вечно кажется в чем-то виноватым… Отдых на пляже в дешевом мотеле. Только выезжаем – мать в слезы: не хочет возвращаться к обыденной бедной жизни. Как будто мы от нее уезжали. Предчувствие беды наполняет машину …

– Ты часто общаешься со своими родственниками?

– Общаюсь.

Открытка на день рождения. Мне уже двадцать, а сюсюкаются, как с пятилетней… Раз в пару лет в гости. Дедушка – улыбчивый, с пожелтевшими ногтями и медвежьим басом. Бабушка постоянно читает лекции о пользе религии и бережливости… Как же их звали? …

– Как ты чувствуешь себя в составе команды?

– Хорошо. Я часто работала с командой.

«С командой» значит: команда отдельно, я отдельно.

– Тебя снимали почти со всех полевых работ. Не расскажешь почему?

Она и сама знала почему, так что я снова пожала плечами и промолчала.

– Ты согласилась участвовать в экспедиции только из-за мужа? Насколько вы с ним были близки? Вы часто ссорились? Из-за чего? Почему ты не связалась с руководством, когда он вернулся домой?

Эти сеансы выводили психолога из себя (в профессиональном смысле): у нее не получалось завоевать мое доверие, выудить сведения личного характера и погрузиться в потаенные глубины души – словом, все то, чему ее учили. При этом ей нравились мои ответы, и я никак не могла взять в толк почему.

– Ты крайне самодостаточна, – сказала она как-то, и прозвучало это как похвала.

Только на второй день нашего похода от границы к базовому лагерю меня осенило: возможно, именно те качества, которые ей не нравились как специалисту, делали меня идеальным кандидатом в экспедицию.

Психолог сидела в тени стены, опершись на песчаный холмик. Ее всю перекорежило, одна нога выброшена в сторону, другая погребена под телом. Вокруг никого не было. Судя по ее состоянию и внешнему виду, она спрыгнула – или ее столкнули – с вершины маяка. Возможно, еще и ударилась о стену при падении. Все то время, пока я методично листала журналы, она лежала здесь. Я никак не могла понять одного: почему она до сих пор не испустила дух.

Куртка и гимнастерка были в крови, но психолог дышала и смотрела на океан. В левой руке, неестественно выгнутой, она держала пистолет. Я осторожно забрала его и отбросила подальше. На всякий случай.

Психолог, казалось, не замечала моего присутствия. Я мягко коснулась ее плеча – она дернулась, упала и закричала. Я отскочила.

– Аннигиляция! – визжала она, исступленно размахивая рукой. – Аннигиляция! Аннигиляция!

Чем чаще она повторяла это слово, тем более бессмысленным оно казалось: будто крик птицы с перебитым крылом.

– Это я, биолог, – спокойно сказала я, хоть мне было не по себе.

– Ага. Ты. – Она сипло засмеялась, будто я сказала что-то смешное. – Ты…

Я снова привела психолога в сидячее положение. Послышался хруст, она застонала – видимо, все ребра переломаны. Левая рука и плечо проминались под курткой. В районе живота, из-под инстинктивно прижатой ладони, расползалось темное пятно. Пахло мочой.

– Ты здесь, – удивленно проговорила она. – Я же тебя убила.

Она говорила медленно, будто спросонья или только собираясь заснуть.

– Нет, не убила.

Психолог снова захрипела, ее взгляд прояснился.

– Вода есть? Хочу пить.

– Есть.

Я прижала флягу к ее губам, и она сделала несколько глотков. На подбородке у нее запеклись капли крови.

– Где топограф? – задыхаясь, спросила она.

– Осталась в лагере.

– Не захотела идти с тобой?

– Нет.

Ветер откинул со лба вьющиеся волосы, обнажив глубокую рану – скорее всего, от удара о стену.

– Неуютно в твоем обществе? – спросила психолог. – Испугалась того, чем ты стала?

У меня по спине пробежали мурашки.

– Я такая же, как всегда.

Психолог снова отвернулась к морю.

– Я видела, как ты идешь к маяку. Именно тогда я окончательно убедилась, что ты не такая.

– И что же ты увидела? – решила подыграть я.

Она закашлялась, отхаркивая кровь.

– Огонек. Яркий, режущий глаз. И это была ты, – сказала она, и я будто со стороны увидела, что представляет собой ясность. – Ты парила над солончаком, сквозь заброшенную деревню. Блуждающий огонек, медленно летящий над болотами и дюнами, вперед и вперед, уже не человек, а что-то другое, свободное и парящее…

Ее тон изменился, и я догадалась, что даже в этом состоянии она пытается загипнотизировать меня.

– Не сработает, – перебила я ее. – Гипноз на меня больше не действует.

Она открыла было рот, но потом передумала.

– Еще бы. С тобой всегда трудно, – сказала она, как ребенку.

В ее голосе сквозило странное чувство гордости.

Наверное, следовало бросить психолога, дать ей умереть и не выпытывать ответы… но на это у меня не хватало милосердия.

– Почему ты не пристрелила меня еще на подходе? – Раз уж я выглядела так не по-человечески.

Она повернула голову. Не подчинявшееся ей лицо скорчилось в хищной гримасе.