Джордж Мартин - Рука мертвеца

Долгое время в трубке слышны были лишь голоса людей Барнета, отдающих по рациям указания. Затем раздался хриплый голос Хирама:

– Барнета? Ты уверен?

– Здесь важно одно, – сказал Джэй. – Барнет – кандидат, который хочет заключить джокеров в концлагеря. Хризалис была джокером. Пока еще, сколь я знаю, два плюс два равно четырем. – Да так ли? После покушения на Барнета триумф его идей гарантирован.

Может, Хризалис как-то более изощренно мыслила? Может, два плюс два равно… чему?

Хирам ответил:

– …Барнет сделал все, чтобы обессилить у джокеров правый фланг. Я отвергаю все, за что он борется, но покушение неприемлемо. Джэй, ты должен обратиться к властям.

– Просто замечательно, – сказал Джэй. – Приду и скажу, что два джокера составили заговор, чтобы подослать киллера, возможно, туза, который уберет Лео Барнета, потому что им не нравится его политика. Как только это попадет в прессу, можно будет просто провести инаугурацию этого ублюдка, избавив нас от расходов на выборы.

– О боже! – воскликнул Хирам и перешел на шепот: – Джэй, ты прав. Что же нам делать?

– Нужно как-то сохранить жизнь Барнету и при этом держать историю под замком. Детали – тебе на усмотрение.

– Ну, спасибо тебе, – сухо сказал Хирам. – Огромное.

– Попроси помощи, – сказал Джэй. – У того, кому можно верить. Может, у Тахиона. Будь умен, но осторожен. Посмотри, есть ли какой-то способ усилить охрану Барнета.

– Всех кандидатов, – предложил Хирам.

– Отлично, – сказал Джэй. – А я продолжу копать здесь.

– Джэй, послушай, ты нужнее здесь. Хризалис мертва, и это твое донкихотское расследование ее не вернет. Запускай свой движок, вылетай в Атланту ближайшим рейсом. Я тебя нанимаю. Хочу, чтоб ты был телохранителем сенатора Хартмана.

– Последнее тело, которое я взялся было охранять, потеряло голову, – сказал Джэй. – Кроме того, я думал, что каждому кандидату положена нянька-туз от правительства.

– Палач – некомпетентный хвастун, – сказал Хирам. – Он не более чем уличный забияка, да и то не из самых крутых. У меня больше доверия к секретной службе, но они всего лишь люди. По крайней мере к Барнету прикрепили Черную Леди, но Грег ужасно раним. Нужна твоя помощь, Джэй.

– Ага, хорошо, так и будет, – сказал Джэй. – Хирам, мне надо идти. Буду на связи. Осторожнее там. И сделай что можешь.

– Джэй-попугай, ты хоть раз прислушаешься к разумным доводам? – настаивал Хирам.

– Не-а, – сказал Джэй, – не то перейдет в привычку. – Не дожидаясь ответа, повесил трубку и направился к двери.

Как только он покинул офис, телефон снова зазвонил ему вслед. Прислонившись к двери офиса, он считал звонки. Хирам так легко не отстанет, надо дать ему понять. На девятом звонке он вздохнул, вошел в темный офис и сгреб телефон.

– Хирам, послушай, – сказал он. – Я не поеду в Атланту, черт возьми. Если сенатору Грегу нужна еще одна нянька, это твоя забота, не мог бы ты просто…

– Моему стрелку нужна помощь, – тихо сказал женский голос на другом конце линии.

Холодная дрожь прошла по позвоночнику Джэя. Он знал этот голос. Его тембр, модуляции, жесткий британский акцент.

– Хризалис? – ошеломленно прошептал он.

– Иди к нему, – сказала Хризалис. – Пока не поздно.

– Ты же мертва, – хрипло сказал он. Стоя в темноте и сжимая потной рукой телефонную трубку, Джэй вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног.

– Эскимос… – начала Хризалис.

– Эскимос? – прервал Джэй. Чем дальше, тем нелепее; такое ощущение, что он проваливается в кроличью нору. Хризалис лежит в гробу за неколько комнат отсюда, и она же толкует по телефону про каких-то эскимосов. Внезапно им овладела подозрительность.

– Кто ты, к чертям, такая? – спросил он.

Последовало долгое молчание.

– Хризалис, – наконец вымолвил голос.

Звучал он чертовски похоже на нее.

– Боже мой, – сказал Джэй, вложив в голос сколько мог благоговения. – Моя радость… моя любовь… так это ты, золотце?

И опять колебания.

– Да, – шепнул наконец голос. – Это я, милый. Послушай. Ты должен спасти моего стрелка, он…

– Ага, понимаю, похищен эскимосами, – сказал Джэй. – Может, ты считаешь, что все это забавно, но я нет. Ты чертовски искусна, но ты не Хризалис. Так что иди ты со своими эскимосами. Куда подальше, ладно? – И он бросил трубку с такой силой, что она звякнула.

Затем он долго сидел в темноте, курил, уставясь на телефон, надеясь, что тот снова зазвонит. Но телефон молчал.

Анна-Мария девятый месяц как от него беременна. Они занимались любовью медленно и осторожно, Бреннан стоя на коленях, она на боку, одна нога вытянута, другая приподнята. Она, стройная и худощавая, сейчас превратилась в созревший, набухший плод из-за ребенка в ее чреве. Маленькие груди налились молоком, соски потемнели и заострились, стали мучительно чувствительны к прикосновениям его пальцев, к ласке его губ. В ее лице было больше вьетнамского, чем французского, и она была прекрасна, и она жаждала его ласк.

Они занимались любовью томно, медленно, гармонично соединяя ритм и модуляцию движений в каждой их мелочи, и в это время Анна-Мария менялась. Бреннан наблюдал, как пропадала кожа и исчезала ее плоть, пока не проступали кружевная сеть покрывавших ее тело кровеносных сосудов, и ее кости, и расположенные вокруг матки с их сыном органы. Но вот и ребенок стал меняться и растаял, и вместе с ним изменилась и Анна-Мария. Она стала больше, сильнее, выросли грудь и бедра, оставаясь невидимыми за исключением пронизывающих их вен и темных сосков. Вдруг поменялась поза, Бреннан оказался лежащим на спине, Хризалис на нем, ее загадочное лицо приобрело выражение мечтательной страстности, ее соски подпрыгивали на своей невидимой основе, в то время как она размашисто, вращая бедрами, насаживалась на него, каждый раз исторгая из него стон.

Он протянул было руки, чтоб ухватить ее за теплые мягкие невидимые груди, но они испарились как дым. Хризалис медленно исчезала, хотя он продолжал чувствовать теплоту и влажность на своих чреслах, затем она медленно, как признак, материализовалась снова, но плоть ее стала темной, груди маленькими и твердыми, тело длинным, худощавым и мускулистым.

– Дженифер, – прошептал Бреннан, а она грустно улыбнулась и пропала, унеся с собой теплоту и оставив его одиноким и нагим. Он рыдал оттого, что его вновь и вновь жалила боль утраты, когда она, в муке и слезах, пропадала из вида.

Бреннан не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но продолжал их ощущать. Он почувствовал, как человек охватил его предплечье, и тут же ощутил боль, когда в него вонзились в разные места сразу три или четыре иглы. Бреннан открыл было рот, чтоб запротестовать, но ни губы, ни язык его не слушались. Он пробормотал нечто невнятное, сам не понимая, что хочет сказать. Через одну или две секунды Бреннан внезапно почувствовал, что сердце стало биться все чаще и чаще. Зрение запульсировало, меняясь от мутного до предельно отчетливого, будто в свете стробоскопической лампы. Он хотел было подняться, закричать, убежать, но вдруг осознал, что привязан кожаными ремнями к стулу. Он попытался от них освободиться, но ремни держали крепко. Он сжал зубы и дернулся взад-вперед, но стул не шевельнулся, а ремни крепче врезались в тело. Он взвыл, задыхаясь от дикой беспричинной ярости. Ему надо встать, а этот чертов стул не дает! Надо освободиться, надо идти! Он сконцентрировал все свои силы в правой руке и дергал ее вновь и вновь, пытаясь высвободить. Он почувствовал, как по руке бежит кровь, но лишь удвоил усилия.