Грег Бир - Город в конце времен

Он торопливо заковылял вперед, подвывая раненой шавкой.

Вам, сударь, уже давно назначили встречу.

Кругом носились, падали, визжали люди.

Даниэль вихрем обернулся. Какая-то старуха в обтягивающих рейтузах, потрясая сложенным зонтиком, тащила крошечного терьера, который лежал на боку и месил воздух лапами. Всякий раз, как собачонке удавалось встать на ноги, старуха дергала за шлейку с такой силой, что ее питомец валился вновь. Громадные дождевые капли – размером с теннисный мячик – перемешанные с зазубренными ледышками, сыпались с кипевшего неба.

До центра бури еще несколько миль…

Это лишь подол ее платья, только и всего. Ни в какое сравнение не идет с Зиянием. Ну как, ты вспомнил, Даниэль? Дурень несчастный… все вы, до последнего человечка. А ты в особенности.

Позади показался невысокий мужчина с маслянистыми черными волосами. Даниэль тут же кинулся влево, в переулок. Там, через улицу, поджидал другой – щуплый, одетый в старый черный костюм, лоснившийся от воды и старости. Еще через квартал к востоку нашелся и третий – в побелевшей руке он сжимал ветхую, насквозь промокшую шляпу-котелок. Все они улыбались, наслаждались стихией, не обращая внимания ни на ливень, ни на ледовый град.

А ну-ка, Даниэль, где у невода четвертый угол?

Бросившись назад, он споткнулся – в падении выскользнул вьюном – руки взмахнули мельничными крыльями – и выплеснул всего себя, без остатка. Не глядя.

Он должен – попасть – домой.

Должен.

ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ

У бури был мертвый, глухой голос. Она никогда не знала голода, страстей, забот или хрипа гормонов; ее слова исходили не от плоти или формы.

Буря возникла из тысячи вихрей, из сонмища потоков воды и ветра, из набухших жилами молний и зарядов. Все, что ей было ведомо – все, что она знала, – это чувство вольности, высвобождения из тенет вероятности, чувство власти и мощи, которыми до нее не обладал никакой иной шторм.

Она могла собраться, могла убить – по собственной злобе.

Один мокрый черный порыв чуть было не нагнал белый фургон.

– Дорогая, да ведь это наша дичь, наш груз! – Вопль Главка перекрыл рев бури. Он большим пальцем ткнул себе за спину. – Он тянет след!

– Прядь?! – Пенелопа чуть не задохнулась от ужаса.

– Да при чем тут прядь! Он потеет, воняет гиблыми землями, не геенной – хотя, должно быть, оказался с ней рядом, оступился, вляпался по щиколотку… Вуаля ! Индиго! Синий! Красный! Штуки алого и оранжевого шелка! Все ради удовольствия мадам!

Джеку требовалась вся его сила. Он уперся ногами в заднюю дверь, извернулся в мешке, напряг плечи, крякнул…

Свет за лобовым стеклом померк. Главк с Пенелопой заверещали испуганными попугаями.

Через дырку в горловине Джек бросил взгляд за окно, между силуэтами массивной, пригнувшейся от страха женщины и коренастого водителя… Снаружи творилось нечто неизъяснимое. Зрелище отказывалось подпадать под какой-либо каталог или укладываться в памяти, хотя бы кратковременной.

Щель, разошедшийся спай, зияние.

Лицо. Экстраординарная красота – и бешенство.

Юноша тут же позабыл, что увидел.

Главк посмотрел на испуганную партнершу. В ярком свете вспышки он заметил предельную степень ужаса Пенелопы и понял, что ей тоже все стало ясно. Совершена фатальная ошибка. Сколь бы долго ни тянулись их отношения, какими бы ни были ее силы и таланты – жребий падет на нее. Главку придется пожертвовать ценной напарницей. Не в первый раз, впрочем.

Буря уже не могла ждать. Она ударила всей накопленной мощью, тратя всю свою силу, даже скрытую – единым махом.

Низверглась черная облачная стена.

Лопнули стекла.

Грянул мрак.

Машину подбросило, перевернуло и поволокло юзом, впечатав Джека в днище. Кожу на спине – даже сквозь мешковину – обожгло из-за трения металлом об асфальт. Юноша перекрутился, ударил ногами и просунул в образовавшееся отверстие голову и руку.

Мини-фургон рикошетом отбросило от барьера-отбойника, перевернуло еще раз. На миг подвешенный в воздухе, Джек подобрал колени, свернулся в клубок – что угодно, лишь бы не сломать ногу, руку, шею.

Со стороны передних сидений донесся сдвоенный болезненный выдох – ремни безопасности впились в грудные клетки.

Машина упала на крышу.

ВАЛЛИНГФОРД

Взбегая по ступенькам, Даниэль заметил и четвертый угол невода: малорослый, пегий человечишка стоял на крыльце соседнего дома. Из-за страшного ливня Даниэль почти не различал контуры строения, не говоря уже про черты поджидавшей фигуры – затененная бледность, съеженный силуэт, нечто вроде омерзительного карлика.

Даниэль вымок до нитки. Высокая трава на заднем дворе полегла, покорно уступив напору стихии. Ледяные, плотные градины отскакивали от тротуара и крыши, окатывая голову и плечи ворохом осколков. По лбу змеились струйки крови, разбавленные водой. Плоховатый результат для человека, некогда умевшего ходить между каплями дождя. К югу играли сполохи молний – там, где, как он подозревал, шла настоящая охота, – где загоняли основную добычу.

С чего ты взял? Может, это все ради тебя устроили?

Он инстинктивно выбросил вперед зондирующие щупы. Все пути перекорежены, спутаны. Хуже того, мимо проплывало эхо – полупрозрачная отдача Чарлза Грейнджера, нахохлившегося возле автомагистрали, безразличного ко всему…

А затем – еще один, Фред. И еще – он сам , только что отбитый прядью, расположенной несколькими минутами впереди, в будущем. Их изломанный кусок истории быстро мчался к непробиваемой стене, – и он понятия не имел, что тогда случится.

Пегий карлик начал сходить с крыльца – меняясь на глазах. Он перестал быть плотной фигурой. Даниэль уже видел такое, в том, гиблом месте – формы и силуэты, отрицавшие само понятие пространственной размерности. Спускаясь по ступенькам, карлик вырастал, словно отражался в кривом зеркале. Чем ближе он подходил, тем крупнее становился – и могучее. К моменту, когда эта фигура доберется до него, она станет такой высоченной, что сможет макушкой взбалтывать черные, вихрящиеся тучи.

Даниэль глянул назад и увидел другие фигурки, облаченные в старомодные костюмы, пригибающиеся под ливнем и градом – обычные люди, которым ведома боль. От сорняков валил пар. Воздух остывал, становился плотным как студень. Кругом темнело.

Он почувствовал, что отяжелел – отчаянно попытался найти выход, перехитрить эту сволочь. Эхо Терминуса на краю текущей мировой пряди должно временно поднять локальный массовый коэффициент. Время начнет замедляться. В точке Терминуса для большинства наблюдателей оно вовсе остановится или же эхом отразится назад, на несколько дней, несколько часов, где все будут переживать эти краткие сегменты вновь и вновь, как незадачливые роботы, повторяющие запрограммированный цикл операций.