Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

– Значит, найдем другой череп, и дело с концом, – сказал Фласк. – Из самого безвыходного положения есть выход!

Этого механик не вынес. Он бросился к инструментам и принялся лихорадочно скидывать их в саквояж. Без разбора, в общую кучу; в прошлом одна мысль о подобном беспорядке привела бы его в ужас.

– Ты – как хочешь, а я уезжаю! – крикнул он в ответ на вопрос в глазах компаньона.

– Ээ… Куда это вы собрались, друг мой?

– В Мексику! – отрезал Планкет.

Так, не забыть масленку и книгу… За океаном все пригодится. А если ему придется сменить профессию? Гибкий Шульц вполне может направить по следам неудачливого таксидермиста своих «мальчиков». Да и директор музея отставать не будет, не говоря уже о… У Планкета перехватило горло.

– В Мексику? – удивился певец. – Что ты собираешься делать в Мексике?

– Жить! – Планкет развернулся и ткнул компаньона пальцем в грудь. Фласк охнул. – Я хочу жить, понимаешь ты – толстый, бездарный, самовлюбленный…

Механик прикусил язык, но было уже поздно. Фласк отступил на полшага. Лицо его наливалось краской, ноздри широко раздувались, левый глаз задергался… Начал он вполголоса, но к концу фразы сорвался на крик:

– Ну скажи, что ты сейчас собирался сказать! Молчишь?! А я и так знаю, что ты собирался сказать!

– Ничего, – отрекся Планкет.

– Поздно! Мысль не изреченная, но оставшаяся на языке, потом ужалит, подобно гадюке, затаившейся в дебрях джунглей!

– Но я молчу…

– И это поздно! – певец драматически воздел руки. – О боги, вы создали мир неправильно! За что я должен терпеть все это?

– Я молч…

– Раньше надо было молчать! – взревел Фласк.

Планкет втянул голову в плечи. Он почему-то сразу тушевался, когда на него повышали голос. Должно быть, это из-за неправильного питания, думал механик. Если не хватило в детстве кальция – кости вырастут тонкие и хрупкие. Интересно, а что не докладывали ему, раз теперь в моральном позвоночнике отсутствует необходимая жесткость?

– Интересно, что подумает господин Шульц, когда узнает о пропаже Крокуса? – сказал Планкет, чтобы сбить компаньона с волны. Разглагольствовать о том, как его недооценивают, Фласк мог часами.

– Я бы на его месте не стал ломать голову, а просто убил, – буркнул певец. – Камень на шею и в залив.

Планкет вздрогнул – он терпеть не мог холодную воду. Механик попытался поправить очки, но нечаянно сбил их – руки дрожали.

– Ну вот, – сказал он печально. Фласк озадаченно почесал бороду.

– Эй! Ты что, плачешь?

– Нет, – сказал Планкет, поднимая голову. – Стекло треснуло.

Певец пригляделся – и правда. Через левое стекло сбегала неровная трещина – будто плачущий водопад.

Фласк рассматривал механика, наморщившись. Лоб, непривычный к такому упражнению, зачесался. Планкет выглядел как человек не от мира сего. Это… ээ… пугало. Но Фласк вдруг понял, что у него нет никакого желания разбираться с господином Шульцем в одиночестве. Ну уж нет! Не дождетесь.

– У нас. Есть. Шанс, – раздельно произнес Фласк. – Ну-ка, повтори. Ну!

– У нас есть шанс, – тоскливо повторил Планкет. Внезапно его окатила горячая волна стыда – от макушки до пят. Пустобрех Сайрус Фласк собирался бороться до последнего, а он – Норман Планкет, который всегда считал себя разумным и думающим человеком! – поддался панике. Нет, так дело не пойдет.

– У тебя есть идея? – преувеличенно бодро спросил Планкет.

– Конечно! Все очень просто, друг мой. Я уже говорил – наши трудности решит китовый череп.

Планкет подумал, что ослышался.

– Наши трудности и начались с черепа!

– Это, друг мой, называется диалектика. Один череп втянул нас в неприятности, другой – из них вытащит.

– Хорошо, – вздохнул Планкет. – Только где мы его возьмем?

– Итак, попробуем рассуждать логически, – сказал Фласк. – Если бы вам, друг мой, был нужен череп кита, куда бы вы обратились в первую очередь?

– В Музей Естественной Истории.

– Действительно… Хорошо, это решает многие проблемы – мы уже в Музее Естественной Истории, осталось найти череп. Все просто.

– Ага, – кивнул Планкет. – Нам даже и искать не нужно.

Он указал на осколки. Фласк задумался.

– Ладно, – сказал он наконец. – Этот вариант отпадает. Но Кетополис ведь город китобоев, не забыл?

– И что? – ехидно поинтересовался Планкет. – Нет, не забыл. А еще я прекрасно помню, что китов разделывают начисто и все кости идут на удобрения. Можно, конечно, набрать поделок из кашалотовых зубов… Правда, я уже не уверен, что зубы эти настоящие. Раз даже в Музее Естественной истории, оплоте науки, кит оказался поддельным…

Он в сердцах пнул кусок гипса, поморщился от боли в ушибленном пальце.

– Не переживайте так, друг мой, – утешил его Фласк. – Солнце еще не сядет, а мы уже найдем череп! Никто и не заметит пропажи, даю вам слово!

– Откуда такая уверенность? – кисло спросил Планкет. Мысленно он затоптал чуть проклюнувшийся росток надежды. Имея дело с Сайрусом Фласком, не стоит тешить себя иллюзиями.

– Знаю я одно местечко, – начал Фласк. – Можно найти что угодно. Помню, мне потребовался марокканский кальян, весь город обошел, ноги в кровь – нигде нет. А туда прихожу – пожалуйста…

– Не вижу связи, – буркнул механик.

Его так и подмывало спросить, зачем певцу потребовался именно марокканский кальян, но он сдержался. Наверняка очередное средство для голоса.

– Раз там был марокканский кальян, значит, будет и череп, – заявил Фласк. Если бы в его уверенность на полном ходу врезался броненосец, корабль бы разбился в лепешку.

Планкет склонил голову. С другой стороны – терять уже нечего. Сейчас даже в портовых кварталах за их жизнь не дадут и монетки в четверть кроны.

Лавка, которую нахваливал Фласк, находилась на углу бульвара Гарпунщиков и улицы Шаггот. Старое здание высилось на самой окраине парадных районов города. Всего в паре сотен метров начинались бесконечные ряды кирпичных домов, где жили рабочие с мануфактур – те, что побогаче. Узкие проходы затянул желтоватый туман; в воздухе отчетливо чувствовались запахи фабричной гари и мыла. Дальше, за туманной стеной, начинались рабочие кварталы, ближе к океану превращаясь в невнятное скопление грязных лачуг – трущобы, где ютились чернорабочие и прочие бедняки.

Сам дом служил некоей иллюстрацией собственной пограничной сущности. Трехэтажное здание было украшено вычурной лепниной, атланты с лицами философов уверенно держали ажурный чугун балкона – все указывало на то, что хозяева (или архитектор) стремились подчеркнуть принадлежность к парадной части города. Однако штукатурка запузырилась и полопалась, краска выгорела до цвета жженой капусты, а стекла на верхнем этаже хозяева заменили листами распухшей фанеры. Вывеска над дверью хоть и напоминала изяществом шрифта о ювелирных салонах на бульваре Канцлера, висела под странным углом. Планкет чуть не свернул шею, пытаясь прочесть: