Станислав Лем - Хрустальный шар (сборник)

Я придвинул табуретку и уселся у изголовья, внимательно вглядываясь в такое, как, может, никогда раньше, японское лицо Сато: оно ничем не отличалось от десятков иных, которые были видны всюду – и слева, и справа – в белоснежном обрамлении простыней и бинтов. Он был очень бледен, как и все, кожа отсвечивала легким восковым блеском.

– Я не на службе, – сказал я, – прилетел сегодня утром, потому что хотел найти тебя.

Это прозвучало довольно неуклюже – впрочем, вполне типично для разговоров после долгой разлуки, за время которой произошло множество необычных событий.

– Ты прилетел… из Англии?

– Да. Как ты себя чувствуешь? – повторил я и сразу же вспомнил слова врача: «Все они должны умереть». Я смутился. Знают ли они об этом? Существует ли в Японии понятие врачебной тайны?

– Благодарю, – повторил он. – У меня бывает тошнота и кружится голова, но я не чувствую себя слишком слабым.

– Где ты был… тогда? – спросил я очень тихо.

– А… – Он с минуту помолчал.

Потом вдруг приподнялся, что меня даже испугало. Я смотрел на этих людей как на мумии, которые могут рассыпаться в пыль при неосторожном движении. Но Сато сел на кровати и посмотрел мне в глаза.

– Я жил, – сказал он, – на улице Цветущего неба.

И улыбнулся.

– Цветущего неба, – пробормотал я. – А далеко это?..

Он понял меня.

– Это было, может быть, в трехстах ярдах от моего дома, но я был дальше: как раз покупал мясо в магазине, когда это произошло.

– Тебя не ранило?

– Уже все зажило. – Он говорил, думая о чем-то другом. Потом медленно обвел палату взглядом и остановил его на своей ладони – плоской, желтой, неподвижно лежащей на белой простыне.

– Я увидел зеленый свет, и что-то ударило меня так, что я потерял сознание. Но потом очнулся; там было полно стекла, дерева и мяса – ведь я был в магазине. Доски горели, ничего не видно от дыма. Тогда я вышел на улицу, у меня ничего не болело, и я чувствовал себя удивительно легко. Я вышел вовремя и смог увидеть, как умирал город. В центре стоял черный дым, словно высохшая рука с черным кулаком в небе. Горело дерево, даже каменные стены раскалились и лопались, а все пылающие кровли плавали в воздухе, как летающие драконы. Везде лежали люди: на земле, на тротуарах, женщины навзничь, в совершенно расплющенном трамвае, в сгоревших автомобилях и тележках; у домов лежали голые и сгоревшие трупы, а деревянные дома давали все больше красного света. Может быть, ты не знаешь, что там было очень много деревянных домов… Потом стало совершенно тихо и сверху начал падать дождь – совершенно черный. Это возвращались все те, кого взрыв поднял в воздух, – и этот дождь падал так долго, что все стало черным. Кроме огня. Я пошел наугад, встречал сгоревших людей и собак, несколько раз натыкался на людей, которые бегали по улице и вокруг горящих домов, потом вбегали в огонь и не возвращались. Но они были не сумасшедшие… Потом наступила ночь. Всю ночь город горел и не было воды. Я шел по улицам огня – жар был такой, что трещали волосы, – а дорогу заграждали целые груды, упавшие сверху, и стены летели раскаленные… Падали кирпичи и крыши… Стены трескались.

Он выпрямился, рука на одеяле плотно сжалась в кулак.

– А те, кто еще жил, без рук и без ног, и без детей, старики и маленькие девочки, сидели перед своими домами или на больших площадях, а вокруг было кольцо из огня, и дыма, и пыли, – и молчали. Я не услышал ни криков, ни единого стона. Ни стона, – повторил он. – Всю ночь город горел, дома от домов, улицы от улиц были отгорожены жаром и огнем. Не было ни воды, ни врачей, ни сильных мужчин. И всю ночь, и следующий день, и следующую ночь люди задыхались и горели, и гибли, засыпанные обломками, и от жара. Все колодцы были засыпаны. А вода в порту была покрыта нефтью, которая тоже горела. Там, где были парки и храмы, лежал щебень высотой в три человеческих роста, такой мелкий, как просеянный сквозь решето. А там, куда упала бомба, мостовая превратилась в бирюзовую плиту… Я видел ее, – добавил он через минуту. – И видел людей, которые летали, да, летали, их очень высоко подняло в воздух, и они были там. И видел таких, которые были словно из дерева: твердые, сухие как кость. Множество крыс пришло из порта – они разрывали трупы, но потом умирали. А ты знаешь, что делали японцы? Все время, день и ночь, день и ночь, молчали. Ходили по тем местам, которые назывались улицей Цветущего неба… Спелой вишни… Голубого цветка, – и доставали из-под руин людей, рыли длинные ходы, и не нужно было света, ночью все было в красном свете, как и днем. И падал черный дождь, пока не пришла спасательная экспедиция…

– Постарайся не думать об этом, – тихо сказал я. – Попробую как можно скорее забрать тебя домой, к отцу. Ты скоро уже будешь здоров.

– Домой? – сказал он с удивлением. – Что ты говоришь? Здесь мой дом. Я благодарен тебе, что ты приехал. Но я хорошо знаю, и те, что здесь лежат, тоже все знают это…

Он поднял руку и, выпрямившись, что-то сказал по-японски. Тогда палата ожила на одну минуту, раздался короткий, горловой хор голосов, которые четко сказали что-то.

– Видишь, все знают, что каждый несет в себе смерть, – сказал Сато. – Я думаю, что мы с тобой больше уже не увидимся, поэтому скажу тебе: речь шла не о городе. Все это было для вас не важно. Даже тот великий американский ученый, который изобрел бомбу и помогал собирать ее на аэродроме, несмотря на свою мудрость, не мог увидеть и понять того, что я там видел. Один человек в одну минуту убил целый город, который четыре тысячи лет прирастал камнем к камню… медленно поднимались храмы… сколько фресок в каждом, столько художников. А неисчислимые труды и любовь – разве можно в течение одной человеческой жизни познать все это? Улицы от улиц разрастались как ветви. И вот один человек за одну минуту смог уничтожить в миллион раз больше, чем когда-либо сможет охватить своим разумом. Американские и английские газеты пишут о новой эре – значит, ее первый день был в Хиросиме? Кто отыскал этот город на карте? Кто поставил красный крест на бумаге, кто осмелился сказать: это здесь? Ваши летчики приходили сюда и говорили: мы сделали яичницу! Немцев нельзя было убивать так, потому что это люди. А мы – что? Косоглазые.

– Сато, прошу тебя, успокойся. Я понимаю, ты долго жил здесь, привык к людям. Это было ужасно, знаю. Ты понимаешь также, что я в одиночку ничего не мог сделать, не знал даже и…

– Подожди, а если бы это зависело от тебя, разве ты не отдал бы приказ сбросить бомбу на Хиросиму?

– Но я знал, что ты там, конечно же…

– Речь не обо мне. Почему один человек, которого ты знаешь, для тебя имеет большее значение, чем четверть миллиона других?

– Ты взволнован, – сказал я, – но меня удивляет, что ты по-прежнему отождествляешь себя с японцами. Мне очень жаль, но это были враги, а война…