Вероника Рот - Мятежная

И я замираю. Один из голубых лучей останавливается у меня на груди. Я бросаюсь в сторону, чтобы уйти с линии огня, но недостаточно быстро.

Раздается выстрел, и я проваливаюсь в темноту.

Постепенно я прихожу в себя. Резкая боль переходит в тупую. Я провожу рукой под курткой, чтобы нащупать рану.

Кровь не идет, но выстрел сбил меня с ног. Я провожу пальцами по плечу и чувствую твердую шишку там, где кожа должна быть гладкой.

Слышу хруст прямо у самого лица – рядом падает небольшой металлический цилиндр. Прежде чем я успеваю и глазом моргнуть, из обоих его концов начинает валить белый дым. Я кашляю и откидываю цилиндр в сторону. Но он тут не один – они валяются повсюду и заполняют вестибюль дымом, не жгучим и не едким. На самом деле, они мешает мне разглядеть происходящее, но всего лишь на пару секунд, а потом просто исчезают.

В чем же смысл?

Везде лежат лихачи с закрытыми глазами. Оглядев Юрайю, я хмурюсь. Похоже, у него нет кровотечения. Я не обнаруживаю ран в местах жизненно важных органов. Значит, не умер. Тогда почему он без сознания? Глянув через левое плечо, я вижу Линн, скорчившуюся на полу. Она тоже отключилась.

Лихачи-предатели входят в здание, держа перед собой пистолеты. Я решаю вести себя так, как обычно делаю, если не знаю, что предпринять. Быть как все. Роняю голову и закрываю глаза. Сердце бешено бьется, когда один из предателей подходит ближе. Я прикусываю язык, чтобы не закричать, когда он наступает мне на руку.

– Не знаю, почему бы не пустить пулю в лоб каждому, – говорит один из них. – Если здесь больше некому сражаться, то мы победили.

– Пока, Боб, мы не можем убить всех , – отвечает кто-то ледяным голосом.

У меня волосы встают дыбом. Я догадываюсь, что это – Эрик, глава Лихачества.

– Если никого не останется, некому будет творить процветание, – продолжает Эрик. – А задавать вопросы – не твое дело.

– Половина – в лифты, остальные – на лестницы, вправо и влево! – повысив голос, приказывает он. – Вперед!

В полуметре от меня, слева, лежит пистолет. Если я схвачу его, то смогу выстрелить в Эрика прежде, чем тот среагирует. Но нет никакой гарантии, что я не запаникую, дотронувшись до огнестрельного оружия.

Я терпеливо жду, пока не утихнут шаги лихачей, и открываю глаза. Люди, лежащие в вестибюле, еще без сознания. Наверняка, отрава связана с симуляцией, ведь на меня она не подействовала. Странно. Совсем не похоже на обычную, хорошо знакомую мне, симуляцию. Но на размышления нет времени.

Я выхватываю нож и вскакиваю, стараясь не обращать внимания на боль. Подбегаю к одному из мертвых предателей у дверей. Женщина средних лет, с проседью в темных волосах. Я стараюсь не глядеть на пулевую рану в ее голове, но слабый свет отблескивает на кости, и меня подташнивает.

Думай . Мне без разницы, кем она была, ее имя и возраст. Важно лишь то, что у нее на руке синяя повязка. Надо сосредоточиться на этом. Я пытаюсь снять повязку, но ткань не поддается. Похоже, она пришита к одежде. Значит, мне придется надеть куртку.

Я расстегиваю свою куртку и кидаю ей на лицо, чтобы не видеть раны. Затем я снимаю ее одеяние, сначала с левой руки, потом с правой, сжимая зубы, когда приходится приподнимать тяжелое тело.

– Трис! – произносит кто-то. Я оборачиваюсь, держа куртку в одной руке, а нож – в другой, затем быстро прячу его. У предателей холодного оружия не было, и я не хочу выдать себя.

Рядом со мной стоит Юрайя.

– Дивергент? – спрашиваю я. На изумление нет времени.

– Ага, – отвечает он.

– Выбери себе что-нибудь, – предлагаю я.

Он садится рядом с телом другого предателя, молодого, слишком юного, чтобы быть членом фракции. Увидев его мертвенно-бледное лицо, я вздрагиваю. Нельзя, чтобы умирали в таком возрасте. Такие вообще не должны были здесь оказаться.

Мое лицо краснеет от гнева. Я сдергиваю свою куртку с лица убитой женщины. Юрайе даю другую, он берет ее, сжав губы.

– Мертвы только они, – шепчет он. – Тебе не кажется все это очень странным?

– Они должны были знать, что мы будем стрелять, но все равно бросились в атаку, – говорю я. – Вопросы – потом. Надо идти наверх.

– Зачем? – спрашивает он. – Я думал, нам надо уматывать.

– Ты хочешь смыться, не выяснив, что произошло? – мрачно глядя на него, спрашиваю я. – Прежде чем лихачи наверху узнают, что на них напали?

– А если нас кто-нибудь узнает?

– Остается лишь надеяться, что нет, – пожав плечами, отвечаю я.

Бегу к лестнице, и он мчится следом. Когда мои ноги касаются первой ступеньки, я задумываюсь, что я собралась делать, ради всего святого? Наверняка в здании есть другие дивергенты. Знают ли они, кто они такие? Как я поступлю, смешавшись с армией предателей?

Глубоко внутри ответ есть. Я безрассудна. Возможно, я ничего не добьюсь. Я погибну.

И, на самом деле, самое страшное, мне на это плевать.

– Они будут продвигаться наверх, – говорю я, судорожно дыша. – Значит, тебе надо… подняться на третий этаж. Сказать им… пусть уходят. Тихо.

– А ты куда направишься?

– На второй, – отвечаю я, уже входя в нужную дверь на лестничном пролете. Теперь надо искать дивергентов.

Я перешагиваю через лежащих без сознания людей в черно-белых одеждах. Вспоминаю песенку, которую поют дети правдолюбов, когда думают, что их никто не слышит.

Никогда еще это не выглядело для меня настолько жутко и правдиво, как сейчас, когда предатели-лихачи наслали на своих собратьев усыпляющую симуляцию. И она не слишком отличалась от той, под действием которой они убивали альтруистов, меньше месяца назад.

Мы – единственная фракция, которая может так расколоться. В Товариществе не позволят таких конфликтов. Правдолюбы будут спорить, пока не придут к единому мнению. Даже эрудиты никогда не совершат нелогичного поступка. В самом деле, мы – самые жестокие.

Я переступаю через руку женщины, лежащей с открытым ртом, бормоча под нос следующие строчки песенки.

Интересно, когда Джанин поняла, что эрудиты и лихачи – смертоносное сочетание. Безжалостность и холодная логика могут исполнить любую задачу. В том числе усыпить полторы фракции.

Я оглядываю лица и тела, выискивая неровное дыхание, дрожание век, все, что выдает людей, лишь делающих вид, что они без сознания. Пока все дышат ровно. Вдруг среди правдолюбов вообще нет дивергентов?

– Эрик! – кричит кто-то в коридоре. Я замираю. Человек шагает в мою сторону. Я стараюсь не двигаться. Если я пошевелюсь, он увидит меня и узнает, совершенно точно. Я опускаю взгляд и напрягаюсь так, что начинаю дрожать. Не смотри на меня, не смотри на меня…