Роджер Леви - Платформа

– Это все, что можно снять? – спросил он. – Больше ничего не выбросить?

– Кроме оболочки, которую я снял, остался только информационный диск и его кокон.

– А кокон зачем?

– Защита. От внедрения и порчи данных, от молотка и ножа, человеческих или природных сил. – Я постучал по нему ногтем. – Бо́льшая его часть – это кокон. Я могу его снять, а то, что останется, самое важное, кое-как получится проглотить, если запить водой. Мне это сделать?

Впервые Гаррел выглядел неуверенно.

– А ты как думаешь?

Я мимоходом подумал, достаточно ли он умен, чтобы понять, что мне предлагает: если бы я проглотил диск, то смог бы ускользнуть и сбежать. Вот только куда? Честный это был вопрос или он тряс у меня перед носом приманкой?

– Оставим кокон, – сказал я. – Так безопаснее.

В уцелевшей линзе Гаррела моргнула потолочная лампочка. Он подобрал пьютер и сказал:

– Хорошо. Пеллонхорк? Ты меня слышишь? Нам надо уходить.

Пеллонхорк содрогнулся и встал. Посмотрел на Гаррела, потом на меня. Адресованный мне взгляд ужасал. Пеллонхорк перестал трястись и сделался удивительно неподвижным, а глаза его стали жесткими, так что прочитать по ним что-нибудь было так же невозможно, как и у Гаррела. Он был совсем не такой, как Тронутый Богом Хенро, понял я. Он не был ошеломлен богобоязнью, не был до краев переполнен тайной. Что-то покинуло Пеллонхорка навсегда. Я гадал, почему не стал таким же, в чем разница между нами.

Не знаю, заметил ли Гаррел, что случилось с Пеллонхорком. Возможно, было достаточно его необычной покорности. Гаррел подтолкнул нас к двери, убедившись, что я не попытался подобрать какую-нибудь из выброшенных деталей моего пьютера. Разумно, подумал я; а еще разумнее было то, что, заметив, как я это отследил, он одобрительно кивнул. Почти как будто мы прикрывали друг друга вместо того, чтобы быть каждый сам за себя.

Мы покинули офис. В резком солнечном свете я неожиданно осознал, что прошло не так уж и много времени с тех пор, как мы с Гаррелом зашли внутрь.

Впрочем, на улице успели собраться люди, и среди них – отец Благодатный. Он поднял руку, но Гаррел попросту сказал ему: «Мы уходим», – и протолкнулся через толпу к циклолету. Я услышал, как отец Благодатный пробормотал что-то про пожертвования и возмещения. Гаррел ответил через плечо:

– С ними покончено, отче. Возвращайтесь к своему Богу.

Закрывшись в циклолете от толпы и усевшись за консоль, он прошептал мне:

– Это было очень умно – выпустить Пеллонхорка из циклолета.

Я подумал, догадался он об этом сразу или только тогда, когда Пеллонхорк появился в дверях, стреляя каплями. Ответ мог помочь мне определить, работает он на Лигата или нет. Если он догадался сразу, но промолчал, чтобы позволить Пеллонхорку войти, – он человек Дрейма.

А когда мы улетали от ИерСалема, направляясь то ли к отцу Пеллонхорка, то ли в логово Лигата, меня настигла мысль, что если мне в обоих местах будет грозить примерно равная опасность, то для Пеллонхорка это вопрос жизни и смерти.

Пеллонхорк сидел рядом со мной, не говоря и не шевелясь. Он спас мне жизнь. С моего позволения Гаррел вел нас навстречу неясной судьбе – либо к Лигату, либо к Дрейму, – из циклолета в шаттл, затем на корабль, к звездам, а потом к Верхним Мирам, а я сидел, обнимал свой пьютер и не мог ничего сделать, только вглядываться в хаос будущего.

Я не слышал голоса Пеллонхорка много дней. Для него переход с судна на судно, наверное, был привычен, но меня он поразил. Я никогда раньше не видел даже транспортной станции с ярусами и ярусами грузовых кораблей, не говоря уже о пестревшей серебром космической черноте.

Путешествие началось довольно просто – мы без всяких проблем долетели от офиса до станции, не превышая скорости на циклолетных трассах. В маленьком замкнутом ангаре нас посадили в карт с затемненными окнами и отвезли прямо на паром – мы трое могли выбрать себе место из тысячи пустых сидений, но решили держаться вместе, так что наши тощие плечи были по обе стороны от твердых, будто кости, предплечий Гаррела – который перевез нас на среднеорбитальную платформу. Платформа казалась заброшенной, но я заметил, что все попадавшиеся на пути рольставни были опущены, все окна-хамелеоны – затемнены, а все двери, через которые нам не нужно было проходить, – заперты.

С платформы наш путь лежал в ангар для шаттлов; мы едва поспевали за Гаррелом, задыхаясь и грохоча ботинками, по извилистым и гулким металлическим коридорам. Повсюду висели медицинские предупреждения. Каждый раз, когда мы миновали одно из них, я читал по нескольку строчек и к прибытию в ангар запомнил требования по вакцинации для каждой планеты в Системе, за исключением неназываемой.

Геенну я прежде не покидал и поэтому думал, что мы следуем стандартной процедуре, что кто угодно может за несколько часов добраться от земли до старт-пространства, без всякой регистрации, досмотра – без единой задержки, разве что на открывание шлюзов.

За время, прошедшее с момента, когда Гаррел приземлил циклолет на станции, до посадки в шаттл для стремительного вознесения к быстроходу, нам встретилось всего около дюжины человек. (Точнее, тринадцать. Семь из них были женщинами. Я пытаюсь рассказывать просто, но я таков, каков есть.) Эти редкие встречные существовали, казалось, только для того, чтобы направить нас дальше, к нужной двери, по нужной дороге. Скорость и беспрепятственность одновременно успокаивали и отупляли. До того, как мы сели в шаттл, времени на размышления не было, и даже там, хотя мы сидели без дела больше часа (семьдесят восемь минут), свист и рев и медленные толчки ускорения и торможения – все это не давало возможности для рефлексии. Не то чтобы на том этапе жизни у меня было хоть какое-то представление о рефлексии.

Но я заметил, что из чертовой дюжины людей, которые нам встретились, ни один на нас не взглянул. Они смотрели мимо, или вперед, или в сторону.

Позже я привык к такой реакции. Меня к ней приучили. С определенного момента страх сделался настолько ожидаем, что от редких обыденных взглядов или невинной секундной встречи глазами я тревожно подбирался. Это был патологический логический пат.

Шаттл пристыковался к быстроходу, мы вышли в огромное пространство транзитной палубы, и вот там снова были люди. Они не обращали на нас внимания, но на этот раз потому, что занимались подготовкой к отлету. На палубе царили суета и болтовня, и пусть не богатство красок, но хотя бы свет и тени, пятна смазки на машинерии и базовые цвета готовности и тревоги. Я посмотрел на Пеллонхорка и коснулся его руки. Он был напряжен, но дышал почти ровно и ответил на мой взгляд тусклой, немедленно исчезнувшей улыбкой. Я изобразил губами слова «Ты в порядке?» – и он покачал головой.