Серж Голон - Мятежная Анжелика

А теперь Молин повсюду рассылал сообщения о возвращении владелицы замка. Он не говорил о приставленной к ней охране, но напоминал о дружбе с королем и сообщал, что в скором времени она самостоятельно займется делами с компетентностью, вызывавшей уважение самого господина Кольбера. Эти письма направлялись коммерсантам Парижа и судовладельцам Гавра, с которыми у Анжелики были дела.

В поместье Молин продолжал совершать объезды. С обычной своей пунктуальностью он являлся на фермы или к арендаторам, требуя отчетов, следя за посевами и работами. Он не делал различия между протестантами и католиками. Ему показывали солдат, размещенных в доме на постой, которые съедали хозяйские сыры или окорока и выгоняли лошадей пастись на молодые всходы овса. Это были посланцы господина де Марийяка, «обращающие в истинную веру». Мэтр Молин не делал никаких комментариев. Он ограничивался тем, что напоминал фермерам о сроках погашения долгов и записывал цифры в свои книги.

«Мэтр Молин, что же нам делать? Разве вы не такой же кальвинист, как мы? – говорили крестьяне-гугеноты, стоя перед ним с мрачным и фанатичным видом и прикрывая животы большими черными шляпами. – Должны ли мы отречься от веры, чтобы сохранить свое достояние, или должны согласиться с разорением?» – «Наберитесь терпения», – отвечал тот.

К нему тоже нагрянули драгуны, разграбили его богатый дом возле парка, сожгли сто фунтов свечей и два дня и две ночи без передышки стучали в кастрюли, чтобы помешать ему спать: «Отрекайся, старый пес, отрекайся…»

Это случилось перед возвращением Анжелики. Когда Монтадур приступил к своим обязанностям охранника при мадам дю Плесси, самой красивой женщине королевства и к тому же католичке, Марийяк из дипломатических соображений приказал, чтобы ее людей оставили в покое.

Получив свободу, Молин стал аккуратно являться в замок, и Монтадур, считавший его опаснейшим гугенотом здешних мест из-за влияния на крестьян, кричал ему:

– Старый еретик, до каких пор будешь ты исповедовать свой Символ веры?

Молин облегченно вздохнул, когда впервые увидел Анжелику сидящей в гостиной принца Конде, с легким румянцем на щеках. Управляющий прикрыл глаза бледными веками, и молодая женщина могла бы поклясться, что он коротко возблагодарил Бога. Это так на него не походило, что вместо того, чтобы растрогаться, она почувствовала смутное беспокойство.

В тот день Молин впервые заговорил с ней о беспорядках и о голоде, угрожавшем округе с тех пор, как господин де Марийяк взялся за обращение Пуату в католическую веру:

– Наша провинция, мадам, должна послужить опытным полем для распространителей католической веры. Если способ изничтожения протестантов окажется быстрым и результативным, то его применят по всему королевству. Невзирая на Нантский эдикт, протестантизм исчезнет во Франции.

– Меня это не касается, – отвечала Анжелика, глядя в открытое окно.

– Вас касается вот это… – сухо возразил Молин.

Снова обратившись к своим счетоводным книгам, он легко доказал, что ее земли, на которых проживали работящие протестанты, уже понесли тяжелый урон. Крестьянам препятствовали выходить на поля, заботиться о скоте. Цифры вызвали у Анжелики беспокойство.

– Надо жаловаться. Разве ваши церковные советы не могут напомнить тем, кто наверху, об условиях эдикта?

– К кому обращаться? Губернатор провинции сам является зачинателем этих злоупотреблений… Ну а король… Король прислушивается к тем, кто ему советует, кто его убеждает… Я ждал, мадам, вашего возвращения, потому что только вы способны прекратить эти беспорядки. Вы поедете к королю, мадам. Это единственный путь и вашего спасения, и всей провинции, и даже, кто знает, возможно, всего королевства.

Вот к чему вел он дело.

Анжелика пристально посмотрела на него трагическим взглядом. Слова теснились и рвались с языка, но она не могла их произнести. Сжатые губы дрожали. Он поспешил ответить до того, как она заговорила, потому что уже много дней, видя это изможденное лицо, вел свой мучительный молчаливый диалог.

Он хорошо ее знал, эту странную девочку из Пуату, чьей детской прелестью любовался, проезжая по ухабистым дорогам. При встречах она бросала на него смелый непримиримый взгляд, но никогда он не чувствовал ее настолько чужой, как после этого возвращения. Он не был уверен, что до нее доходит смысл его слов, а потому говорил жестко, отрывисто, как в тот день, когда она явилась к нему в дом, чтобы спросить, надо ли ей выходить замуж за графа де Пейрака.

И сегодня он убеждал ее: «Поезжайте к королю».

Но все приведенные им доводы Анжелика уже бессчетное количество раз перебирала в своем уме. Она отрицательно покачала головой.

– Мне известна ваша гордость, но я знаю и ваш здравый смысл. Забудьте прошлое. Разве вы не обратились за помощью к королю, когда попали в плен к берберам, и разве не откликнулся он на ваш призыв? Вы все еще можете добиться чего угодно, если с умом возьметесь за дело. Вы можете вернуть власть над человеком, которым вы пренебрегли, власть тем большую, что он уже давно ждет вашего к нему обращения.

Анжелика продолжала твердить «нет». Перед ней возник Меццо-Морте, алжирский адмирал, в своем золотом камчатном одеянии; она вновь слышала его слащавый смешок, когда он произносил: «Человек по имени Джеффа эль-Халдун умер от чумы три года тому назад», и она понимала, что именно с того момента стала терять надежду. Она представила себе тело повешенного брата, раскачивающееся в вечернем сумраке напротив Версаля. Припомнила обращенное к ней грустное и прекрасное лицо своего второго мужа, Филиппа дю Плесси, перед тем как он ушел, чтобы броситься под вражеские ядра.

Король забрал у нее все.

Она отрицательно покачала головой, и ее непослушные волосы, выбившиеся из прически, сделали ее похожей, несмотря на чеканный профиль королевы, на маленькую девочку с обочины ухабистой дороги, отвечавшую надменным отказом на просьбы управляющего Молина.

Наконец она заговорила и постаралась объяснить, почему был необходим этот отъезд. Она не раскрывала причины, но во фразах проскальзывало слово «он»:

– Вы понимаете, Молин, я не нашла его. Теперь, может быть, он действительно уже умер… От чумы или от чего другого… На Средиземном море так легко умирают…

Она задумчиво покачала головой и тихо завершила свою мысль:

– А также и воскресают!.. Не важно. Я ничего не добилась. Я пленница.

Словно изгоняя навязчивое видение, она провела по глазам все еще полупрозрачной рукой без колец, ставших слишком большими для исхудавших пальцев.