Луи Буссенар - Беглецы в Гвиане

– Да, не боюсь. Но я вовсе не белый тигр.

– Если ты не белый тигр, что же ты делаешь здесь?

– Я человек свободный и куда хочу, туда и хожу.

– О!.. А если ты не белый тигр, отчего же у тебя нет ружья?

– Клянусь тебе матерью, что я не преступник, никого не убивал и никому не делал зла.

– Ты клянешься матерью? О, я верю тебе… Но почему же ты здесь один, без жены и детей? Зачем ты пришел отнимать землю у бедных индейцев, рубить их деревья, стрелять их дичь?

При напоминании о жене и детях Робен почувствовал, как слезы подступают к горлу и душат его. Он сделал над собой усилие, оправился и возразил:

– Моя жена и мои дети очень бедны. Для того чтобы прокормить их, я и пришел сюда, на землю индейцев.

– Атука этого не хочет! – с сердцем вскричал индеец. – Атука не ходит на землю белых, так пусть и белые оставят в покое землю калинов [4] Так называют в Гвиане индейцев. .

– Но послушай, Атука, все люди между собой – братья… земля принадлежит всем… и если бы ты пришел на мою землю, я не стал бы тебя гнать.

– Ты лжешь! – отвечал индеец. – Разрой здесь землю своим тесаком и ты отроешь кости моих отцов, которые все были калины. Найди здесь кости хоть одного белого, и я отдам тебе всю эту землю и буду твоей собакой.

– Да мне совсем этого не нужно, Атука! Я вовсе не хочу поселиться здесь, я здесь лишь мимоходом и направляюсь в землю негров-бони.

При этом известии индеец при всей своей хитрости и сдержанности не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от досады.

Вся его торжественно-патриотическая тирада, а также пущенная им стрела имели одну-единственную цель, о которой будет сказано ниже. И вдруг оказывается, что эта цель от него ускользает.

Впрочем, лицо индейца быстро прояснилось, хотя мимолетная перемена эта и не ускользнула от Робена.

– Если ты не белый тигр, – продолжал индеец, – то пойдем со мной в страну Бонапарта. Ты там найдешь много белых людей, много мяса, хлеба и водки.

Робен даже плечами пожал от удивления, когда услыхал имя Бонапарта из уст дикого гвианского индейца. Но вслед за тем он вспомнил, что Сен-Лоранский округ стал называться так лишь несколько лет тому назад, а до тех пор страна носила имя Бонапарта.

– Видно будет, – уклончиво ответил Робен.

Вся сухость и враждебность индейца разом испарились. Он быстро опустил лук и не то с напускным, не то с искренним радушием протянул Робену руку, говоря:

– Атука – кум белого тигра.

– Ты все-таки продолжаешь называть меня так? Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Белый тигр – кум Атуки. Садись со мной доесть остатки черепахи.

Индеец не заставил просить себя дважды. Он сел на землю и принялся так усердно работать руками и челюстями, не думая о своем новом куме, что скоро от черепахи осталась только одна чешуя, совершенно очищенная от мяса.

Жадный индеец только под конец обеда заметил, что мясо черепахи сильно пропахло дымом.

– Ах, кум, кум! – сказал он вместо благодарности. – Ты совсем не умеешь готовить кушанье.

– А ты только теперь это заметил?.. Но постой: у меня есть еще две черепахи. Сегодня вечером ты сможешь показать на них собственное умение.

– Вот как, кум! У тебя есть еще две черепахи? Неужели?

– Да, и вот они здесь.

– Хорошо.

Робен подошел к ручейку, напился воды и приготовился после обеда лечь спать. Индеец следил за ним жадными глазами, как бы ожидая чего-то еще, наконец не вытерпел и сказал:

– Что же ты, кум, не дал Атуке водки?

– У меня ее нет.

– Нет водки?.. А покажи мне, что у тебя в ящике.

Содержимое ящика было бедно: оно состояло из рубашки грубого полотна, пустой бутылки из-под водки, которую индеец обнюхал с жадностью обезьяны, из нескольких колосьев маиса, нескольких лоскутков белой бумаги и куска трута. Атука едва сумел скрыть свое неудовольствие.

Разбитый усталостью, Робен начал засыпать. Индеец присел около него и запел длинную, заунывную песню. Он пел о своих подвигах, о том, что на его земле много всяких плодов и злаков, что у него жена – первая красавица во всем племени, что нет быстрее его пироги… Никто лучше его не умеет натягивать лук, никто лучше его не умеет стрелять… Одним словом, в песне до небес превозносились таланты и доблести Атуки.

Беглец крепко заснул. Ему снились дорогие лица: жена, дети, друзья, отдаленные от него неизмеримой далью безжалостного океана.

Когда он проснулся, солнце успело уже совершить три четверти своего пути.

Робен разом вернулся к суровой действительности, стряхнул с себя сладкие и вместе с тем мучительные грезы.

Впрочем, сон все-таки освежил его, обновил силы. И потом – разве он не свободен? Он лежал на зеленой траве в лесу, а не на жесткой койке в остроге. При его пробуждении острожный барабан не выбивал свою несносную дробь.

В первый раз он почувствовал, осознал всем своим существом прелесть леса. Вокруг него высились гиганты деревья, опутанные лианами, точно мачты снастями. Сквозь густую зеленую листву пропускало свои золотистые лучи заходящее солнце, лучи преломлялись в ней, словно в стеклах готических окон, и проливали вниз обильный и яркий свет.

Наконец Робен вспомнил…

– А индеец? Где же он?

Робен вскочил, осмотрелся. Никого не было. Он окликнул. Никто не отозвался. Атука ушел, украв у Робена башмаки и ящик-ранец, в котором заключалось все жалкое достояние беглеца.

Теперь у несчастного остался только тесак, на котором он лежал, потому индеец и не смог его похитить.

В этом поступке выказался в полной мере индейский характер, легкомысленный и наивно-безжалостный. Думая, что у беглеца есть водка, индеец хотел его запугать и поживиться за его счет. Обманутый в своей надежде, он воспользовался, на худой конец, его предложением отведать жареной черепахи. Не найдя в ящике Робена ничего стоящего, он польстился даже и на то немногое, что там было, воспользовавшись сном беглеца, он украл все, не исключая двух черепах, и побежал прямой дорогой в острог доносить о беглеце.

Индеец знал, что за каждый донос острожное начальство платит десять франков. На эти деньги можно купить много водки и напиться до бесчувствия.

Будь у Робена водка, результат был бы тот же самый. Разница только в том, что индеец дольше пробыл бы со своим «кумом», пока не выпил всю водку, а потом все равно побежал бы доносить на него в острог.

Положение Робена становилось опасным. Индеец ходит быстро и, наверное, скоро приведет за собой целую толпу надзирателей.

Нужно было бежать дальше, бежать как можно быстрее, не жалея здоровья и сил.

И Робен пустился вперед, не обращая внимания на свои разутые, израненные ноги.

Он шел, продираясь сквозь чащу, перепрыгивая через поваленные деревья. Ветви хлестали его по лицу, колючки царапали ему тело, но он как будто этого не замечал.