Альберто Васкес-Фигероа - Черное дерево

А потом гуляли по тихим улочкам до самого рассвета, и вокруг не было никого, ни одной живой души, казалось, что они вдвоем остались единственные живые существа на всем белом свете, и говорили, говорили обо всем: о религии и расизме, о политике и спорте, о любви и о войне.

Столько в них было разного, не похожего и, тем не менее… вот они, шли рядом: студентка–африканка и фотограф–европеец. Для него мир представлялся в виде образа, картинки и игры цвета при встрече с моментами красивыми, драматическими, эмоциональными или даже пугающими, и ему всегда хотелось эти моменты остановить, сохранить навсегда, чтобы они не исчезали во времени. Для нее мир представлялся в виде разнообразных идей, царящей вокруг несправедливости, нужды, сопротивления и постоянного движения.

Давид мог часами стоять неподвижно с фотоаппаратом в руках и подстерегать какую–нибудь птичку у своего гнезда; Надия же не могла усидеть на дном месте ни секунды, ей всегда нужно было куда–то идти, куда–то ехать, нужно было двигаться, что–то делать, что–то придумывать, решать какие–нибудь проблемы.

Он читал Анри Шарьера, Леона Юриса, Форсайта, а она Седар Сегнора, Герберта Маркузе, Германа Гесса. Ей нравились фильмы Бергмана и Антониони, а ему Джона Форда и Давида Лина.

– Тогда получается, что ты… как бы … и не сторонница свободной любви?

– Конечно… В любви каждый делает то, что ему больше всего нравится. И потому я это не делаю…

– Но это – абсурд! Тебе так не кажется? Мы живем в двадцатом веке. Занятие сексом уже не считается смертным грехом, наоборот, рассматривается как нечто вполне логичное и естественное.

– Ну… в принципе согласна… Если хочется заняться любовью, что ж этого не сделать. Проблема в том, что я этого не хочу… Неужели это выглядит, как преступление? Или, чтобы следовать моде, я должна делать то, что мне не хочется?

– Конечно же, нет !.. Я вовсе не это имел в виду, – запротестовал он. – Просто… когда чувствуешь необходимость – не нужно сдерживаться…

– Слушай, когда твои предки ложились спать в ночных рубашках и занимались любовью через простыню с разрезом, то мой народ уже во всю практиковали нудизм и свободную любовь, причем весьма охотно и на каждом перекрестке и повороте… Поэтому это можно рассматривать как «конфликт поколений». Ты протестуешь против привычек своих предков, я – против своих. В обоих случаях мы считаем наших предков… ну, вроде как, «дикарями»… Наверное, настоящая культура и цивилизованный подход скрываются где–то посередине, между твоими и моими представлениями.

– И чтобы нам не поискать эту середину? – хитро улыбнулся он.

– Думаю нам и года не хватит, чтобы найти ее… Хочешь подождать?

Давид ничего не ответил. Они остановились и молча любовались ночным городом.

Светало.

Он продолжал лежать там же, без движения, словно мертвый. В редеющем сумраке можно было разглядеть контуры деревьев, цепей и скованных рук, тонкую струйку крови, сочащуюся из раны на лбу, и стекающую в глазницу, где уже скопилась достаточно, чтобы перелиться через край и прочертить густую, темную линию вдоль носа, через губу, рядом со ртом и исчезнуть внизу, под подбородком, на шее, а затем и на земле.

Вдруг рядом появились тяжелые башмаки Сулеймана. Он молча посмотрел на распростертого у его ног негра, потом поднял глаза.

– Это ты его так?

Она кивнула головой и вся сжалась, закрылась руками, когда увидела, как он поднял свой длинный кнут.

Но наказание предназначалось не для нее, а для человека, лежащего без сознания на земле. Размахнувшись, он ударил его с необыкновенным ожесточением, потом еще раз, и еще…

– Проклятый негр! Мерзкий сукин сын! – взревел он. – Я же тебе запретил! Слышишь?! Запретил, запретил!..

И продолжил хлестать изо всех сил, пока удары, от которых кожа разлеталась клочьями, не привели его в чувства. Амин заворчал и вдруг одним прыжком поднялся на ноги с такой ловкостью, словно и не валялся без сознания только что, и, сорвавшись с места исчез, в кустах, а возмущенный суданец погнался за ним следом.

– Я тебя убью! – орал он, пытаясь нагнать несущегося через кусты Амина. – Я тебе яйца отрежу, если попробуешь еще раз, слышишь меня? Я тебя кастрирую, грязный негр!

Догнать быстроного Амина не получилось, и запыхавшийся суданец вернулся взбешенный, поднял всех: и надсмотрщиков, и заключенных, молча следивших за происходящим.

– Любого, кто осмелится дотронуться до нее, кастрирую, – отчетливо произнес он. – Кто бы он не был… – извлек из ножен свою длинную гумию и продемонстрировал с угрожающим видом. – Я уж и счет потерял скольких негров оскопил ей. Все евнухи во дворце шейха прошли через мои руки, а нужно будет, так еще сотню подрежу…

Я вас научу сдержанности, свиньи поганые. У вас в мозгах только одно – трахаться как грязные животные… А сейчас: становись! и марш отсюда! – приказал, щелкнув кнутом по спине одного из рабов. – Вперед, чертовы негры, сборище бесполезных людишек!..

Все с трудом поднялись на ноги и двинулись в путь.

Струдом протянул руку, нащупал трубку телефона, что звонил непрерывно и отдавался в его голове, шумящей от вчерашней выпивки и бессонницы, громоподобным эхом.

– Александер? Это Блюм. Консул… Через двадцать минут заеду за вами. Ваш самолет улетает через час.

– Какой самолет? Куда?

– В Чад.

И повесил трубку.

С точностью хорошо отлаженных часов огромный черный автомобиль развернулся и остановился пред входом под навесом. Шофер принял чемодан, Давид сел на заднем сидении, рядом с консулом.

– Почему в Чад?

– Согласно данным полиции, путь каравана с рабами не будет проходить через Центральноафриканскую Республику, чьи границы охраняются достаточно хорошо. Маршрут идет через Чад, проходя между Боуссо и Форт Аршамбо, и затем уходит вглубь пустыни по направлению к Судану. Некоторые из караванов заканчивают свой маршрут в Хартуме, другие продолжают двигаться к Эфиопии, но большая часть идет по направлению к Суакину, откуда затем попадают в Аравию. Если, конечно, комиссар Ломю знает, о чем говорит, то той группе, что похитила вашу жену, потребуется дней двадцать, чтобы пересечь Чад.

– И какую помощь мне смогут оказать власти Чада?

– Не так много. Мусульманские племена, живущие в пустыне, не признают власть Правительства из Форт–Лами, что контролируется неграми с юга – вечная проблема – «масса» против «муданг». Президент Томбалмаи только потому еще и держится у власти, что французские десантники оказывают ему неофициальную поддержку, но если они уйдут…, то вы и моргнуть не успеете, как воины туареги покончат с неграми. Как вы понимаете, Томбалмаи не будет отзывать свои войска, чтобы они занялись поисками вашей жены…