Сборник - Цыганские сказки

Давно, давно жил в Семиградье молодой цыган по имени Петру. Он был беден, беднее всех в своем таборе. Целыми днями работал он, как простой поденщик, по окрестным деревням и с трудом зарабатывал столько денег, что ему едва-едва хватало на пропитание. Но даже из своего крайне скудного заработка ухитрялся Петру откладывать каждый день несколько грошей. Он не позволял себе вечером выпить хоть одну только-маленькую чарочку водки, а в этом не отказывал себе ни один из подёнщиков. Петру все копил да копил деньги. Часто товарищи смеялись над Петру и называли его скрягой. Но он не отвечал на их насмешки, а только усмехался и скорее уходил. Петру не водил компании с веселой разгульной цыганской молодежью, сторонился он и от девушек цыганок, никогда не принимал участия в их играх и плясках, как ни звали они его. А часто молодые цыганки засматривались на красавца Петру; каждая из них охотно стала бы его женой и не посмотрела бы на то, что он так беден. Да и красив же был Петру, прямо на редкость: высокий, стройный, его густые, черные кудри вились кольцами почти до самых плеч; темно-карие глаза смотрели смело и открыто, тонкие правильные черты лица были словно отлиты из бронзы, а на щеках играл здоровый румянец.

Но почему же молодой красавец Петру сторонился юных цыганок? Для кого копил он деньги? Неужели он был на самом деле скрягой?

На самом краю деревни, в которой часто работал Петру, в бедной хижине жила старуха со своей падчерицей Марией. Одиноко жила старуха. Ни к кому она не ходила, да и к ней никто не ходил. Все в деревне побаивались ее. Дурная шла об этой старухе слава по деревням. Говорили, что она – злая колдунья, научившаяся всякому волшебству у ведьм и страшного, толстого ниваша, речного духа с огненно-красными волосами и бородой, который выходил к ней по ночам из реки, протекавшей недалеко от деревни. Не любили и боялись старухи крестьяне, а чем больше боялись, тем больше жалели Марию, добрую, приветливую девушку, красивую и нежную, как незабудка.

К этой-то старухе часто ходил красавец Петру, но не ради ее искусства, а ради Марии. Часто поздним вечером, когда старуха, кряхтя и охая, словно у нее все кости болят, ложилась спать, приходил красавец Петру к хижине и ждал, когда выйдет Мария. Вот тихо скрипнула дверь. Озираясь по сторонам, нет ли кого на улице, переступила Мария порог, сделала несколько шагов в густых сумерках приближающейся ночи и очутилась, словно птичка, окутанная сетью, в объятиях Петру.

– Ах, Петру, как ты меня испугал, – шепчет чуть слышно Мария, – я хотела уже вскрикнуть от испуга, насилу удержалась.

– Что ты каждый раз пугаешься меня? Ах ты, трусиха, трусиха! – крепко целуя Марию, ответил Петру. – Что ты так долго не выходила? Я ждал, ждал тебя. Думал, что ты так и не выйдешь. Пойдем, сядем под дерево, мне нужно о многом поговорить с тобой.

Обнявшись, пошли Петру и Мария к высокому буку и сели.

– Послушай, Мария, – сказал Петру, – ты знаешь, как я люблю тебя. Я жить не могу без тебя. Мне кажется бесконечным день, если я не увижу тебя; хоть издали. Теперь уже осень. Скоро наш табор уйдет далеко отсюда, туда, где живём мы зимой. Я не переживу без тебя целую долгую зиму. Пойдем со мной. Будь моей женой. Как буду я любить тебя, беречь и ласкать! Ты ни в чем не будешь нуждаться; я достаточно скопил денег, чтобы безбедно прожить на них зиму, да и работа кое-какая найдется, а там настанет весна, опять работы будет вдоволь, только не надо лениться, и жить можно будет хорошо. Если ты любишь меня, то пожалеешь меня и пойдешь со мной.

– Да разве можешь ты, Петру, сомневаться в моей любви! – ответила Мария, обняв молодого цыгана и глядя ему в глаза. – Хоть на самый край света готова я идти за тобой. То, что ты беден, меня не пугает, ведь я еще беднее тебя. Работы я тоже не боюсь. Вот только мачеха. Что скажет она. О, как боюсь я ее, как зло иногда смотрит она на меня, и глаза у нее тогда горят таким мрачным огнем. Дрожь пробегает у меня по телу, когда она посмотрит на меня.

– Не бойся! Я упрошу твою мачеху отпустить тебя со мною, только ты-то скажи, что согласна идти со мной.

– Я уже сказала, что хоть па край света пойду за тобой. А что скажут у тебя в таборе, когда ты приведешь с собой жену не цыганку?

– Разве я не вольный цыган? – горячо воскликнул Петру. – Разве я не волен брать себе в жены ту, которую люблю, и которая меня любит?

Хоть и сказал так Петру, но сам он отлично знал, что в таборе всем было известно о его любви к Марии и частых свиданиях с нею по вечерам; разве скроешь что-нибудь от цыган, они все узнают; помнил Петру и то, что часто говорили ему цыгане:

– Смотри, Петру, не женись на Марии. Возьми лучше в жены цыганку. Ты – вольный цыган, и жена твоя должна быть вольной цыганкой. А разве Мария станет когда-нибудь цыганкой? Взглянуть на нее довольно, чтобы сказать, что в таборе ей не ужиться. Ишь, какая она белая да нежная, ни дать, ни взять садовая лилия, а наши цыганки – это дикий, полевой мак. Завянет Мария в таборе.

Долго сидели влюбленные под высоким, ветвистым буком. Ночь давно наступила, и на темном небе горели яркие звезды. Прокричали полночные петухи. Не могут расстаться Петру и Мария. Тихо шепчутся они о том, как будут жить вместе в таборе, и не будет поблизости злой мачехи, которой приходится ежеминутно опасаться. Наконец, уже ближе к рассвету, когда чуть побелел восток, расстались они. Проводил Петру Марию до порога хижины, крепко поцеловал и медленно пошел к табору, а Мария, стоя на пороге, смотрела ему вслед, пока не скрылся он в ночной темноте.

Мачеха Марии знала, что ее падчерица любит красавца цыгана Петру, и что он любит Марию. Знала мачеха и об их встречах по вечерам, но молчала и притворялась, будто ничего не видит и не знает.

Близится к концу осень. Дни короче, а ночи длиннее и темнее. Что ни день, то льет осенний дождь. Холодный ветер запел свою унылую осеннюю песню. Все холоднее. Близко зима. Скоро снимется табор и шумно пустится в путь на зимние квартиры. Наконец, ушел табор. В деревне остался один. Петру. Он хотел прежде жениться на Марии, а уже потом вместе с ней отправиться вслед за табором.

Вскоре после ухода табора как-то днем зашел Петру к мачехе Марии и, приветливо поздоровавшись с ней, сказал:

– Я пришел к тебе просить отпустить Марию со мной, позволить ей стать моей женой. Я знаю, что ты останешься одна без помощницы, но верь мне, мы никогда не забудем тебя и всегда будем помогать тебе, чем только сможем.

Исподлобья взглянула старуха на Петру, и глаза ее сверкнули так зловеще, – таким мрачным огнем, что Петру вздрогнул, а его испугать было не легкое дело. Помолчала старуха, а потом проговорила, словно змея зашипела:

– Ишь, что вздумал! Уж не должна ли я нищему цыгану отдать в жены падчерицу? Что же, так и оставаться мне здесь одной в этой лачуге? Убирайся отсюда по добру, по здорову. Женись на цыганке, а о Марии и думать не смей. Не бывать ей женой цыгана!