Уильям Голдман - Принцесса-невеста

Лютикова мать, колючая и нервная, походила на заскорузлую креветку и всю жизнь мечтала, чтоб ее хоть один денек носили на руках, как графиню. Стряпала она бездарно, домоводство ей не давалось. И она, конечно, не понимала, как это из ее утробы вылезла этакая дочь. Впрочем, событие это мать наблюдала воочию – ну и не о чем тут рассуждать.

А Лютик – выше родителей на полголовы, в руках тарелки, пахнет Конем – жалела только, что великолепная процессия далеко: ей охота была рассмотреть, вправду ли у графини такие изысканные наряды.

Словно услыхав ее призыв, кавалькада свернула к дому.

– К нам? – выдавил отец. – Боженька всемогущий, это еще зачем?

– Ты что, забыл налоги уплатить? – напустилась на него мать. (Налоги уже были. Правда, налоги были всегда. Они старше супа.)

– Все равно – зачем столько ? – И отец указал на двор: граф с графиней, и все их пажи, и солдаты, и слуги, и придворные, и воины, и кареты неотвратимо надвигались. – Чего им от меня надо?

– Поди, поди узнай, – велела мать.

– Лучше ты. Пожалуйста, а?

– Нет. Ты. Пожалуйста, а?

– Вместе пойдем.

И они пошли. Дрожа как осиновый лист…

– Коровы, – промолвил граф, когда они приблизились. – Обсудим ваших коров. – Он говорил из глубин золотой кареты, и темное лицо его темнело в тени.

– Моих коров? – переспросил Лютиков отец.

– Да. Видите ли, я подумываю открыть молочную ферму. Всей стране известно, что у вас лучшие во Флорине коровы, и я хотел спросить, не поделитесь ли вы своим секретом.

– Мои коровы, – пролепетал Лютиков отец.

Может, он, боженька упаси, рехнулся? Он прекрасно знал, что коровы у него никудышные. Деревенские жаловались уже который год. Найдись в округе другой молочник, Лютиков отец в два счета бы прогорел. Правда, с тех пор, как на него батрачит Мальчонка, дела идут на лад – батрак с коровами искусен, жалобы сошли на нет, – но от этого коровы не стали лучшими во Флорине. Впрочем, с графом не спорят. Лютиков отец повернулся к жене:

– Как думаешь, в чем мой секрет, лапушка?

– Да у тебя полно секретов, – сказала ему жена.

Она тоже была не дурочка и все понимала про мужнину домашнюю скотину.

– Бездетны? – спросил граф.

– Нет, господин, – отвечала мать.

– Ну так покажите мне ее, – сказал граф. – Может, она соображает пошустрее родителей.

– Лютик, – позвал отец. – Выйди, пожалуйста.

– Откуда вы знаете, что у нас дочь? – удивилась мать.

– Угадал. Либо дочь, либо наоборот. Иногда мне везет больше, а иногда… – И тут он осекся.

Потому что из дома выбежала Лютик.

Граф вылез из кареты. Грациозно ступил на землю и замер. Он был рослый мужчина, черноволосый, черноглазый, плечистый и носил черный плащ и перчатки.

– Реверанс, деточка, – прошептала мать.

Лютик постаралась как могла.

А граф не мог глаз от нее отвести.

Вы поймите, она едва входила в двадцатку первых красавиц. Волосы нечистые и нечесаные; годков всего семнадцать, так что кое-где пока не подтянулась и не округлилась. Еще дитя. Многообещающая, не более того.

И все равно граф не мог отвести глаз.

– Графа интересует секрет величия наших коров, не так ли, господин? – сказал Лютиков отец.

Граф кивнул, не сводя взгляда с Лютика.

Даже ее мать почувствовала, что воздух слегка искрит.

– Спросите Мальчонку. Батрака. Он же за ними ухаживает, – сказала Лютик.

– А это кто у нас? Мальчонка? – раздался голос из кареты. И в рамке окошка появилось лицо графини.

Губы у нее были выкрашены в замечательный красный цвет, зеленые глаза подведены черным. Пред платьем ее тускнели все оттенки на земле. От такого блеска Лютику хотелось зажмуриться.

Отец обернулся на одинокую фигуру, выглянувшую из-за дома:

– Он и есть.

– Приведите его.

– Он неподобающе одет, – сказала мать Лютика.

– Я и прежде видала голые торсы, – отвечала графиня. Затем позвала: – Ты! – и ткнула пальцем в Мальчонку. – Ну-ка, сюда . – На слове «сюда» она щелкнула пальцами.

Мальчонка повиновался.

И когда он приблизился, графиня вышла из кареты.

Мальчонка остановился поодаль, за спиной у Лютика, почтительно склонив голову. Ему было стыдно за свой наряд – потертые сапоги и драные джинсы (джинсы изобрели гораздо раньше, чем принято думать), – и он сложил руки как бы даже в мольбе.

– Имя у тебя есть, Мальчонка?

– Уэстли, графиня.

– Ну-с, Уэстли, вероятно, ты нам поможешь. – Она подошла. Ее рукав коснулся его кожи. – Мы все тут страстно увлечены проблемой коров. Любопытство наше до того разыгралось, что мы уже на грани безумия. Как думаешь, Уэстли, отчего коровы на этой ферме – лучшие во всем Флорине? Что ты с ними делаешь?

– Да просто кормлю, графиня.

– Итак, мы нашли разгадку; вот, значит, в чем секрет. Можно успокоиться. Очевидно, все волшебство – в питании. Покажешь мне, как их кормишь, Уэстли?

– Покормить вам коров, графиня?

– Смотри-ка, догадливый.

– Когда?

– Сию минуту будет в самый раз. – И она выставила локоть. – Веди меня, Уэстли.

Деваться было некуда – Уэстли взял ее под руку. Осторожно.

– Это за домом, мадам, а там ужасно грязно. Платье испачкаете.

– Я надеваю платья только раз, Уэстли, и мне так хочется увидеть тебя в деле, что я вся горю.

И они направились в коровник.

Граф по-прежнему наблюдал за Лютиком.

– Я помогу! – крикнула та вслед Мальчонке.

– Пожалуй, надо поглядеть, что такое он делает, – решил граф.

– Чудны́е дела творятся, – отметили родители и пошли, замыкая процессию коровьих кормильцев. Они наблюдали за графом, который наблюдал за их дочерью, которая наблюдала за графиней.

А та наблюдала за Уэстли.

– По-моему, он ничего такого не делал, – сказал Лютиков отец. – Покормил, и все.

Ужин прошел, и гости уже отбыли.

– Наверное, он им нравится. У меня был кот, так он здоровел, только если его кормила я. Может, и тут то же самое. – Лютикова мать вылила в миску остатки супа. – Вот, – сказала она дочери. – Отнеси Уэстли поесть. Он у задней двери ждет.

Лютик взяла миску, открыла дверь.

– Возьми, – сказала она.

Уэстли кивнул, взял миску, зашагал было к пню, на котором ел.

– Я тебя не отпускала, Мальчонка, – сказала Лютик; он остановился, обернулся. – Мне не нравится, как ты смотришь за Конем. Точнее, как ты за ним не смотришь. Вычисти его. Сейчас же. И отполируй копыта. Сегодня. Заплети ему хвост и разотри уши. Нынче вечером. И чтобы в конюшне ни пылинки. Сию минуту. И чтобы Конь блестел, а если придется работать до утра, значит будешь работать до утра.

– Как пожелаешь.

Она хлопнула дверью. Пускай в темноте ужинает.

– По-моему, Конь прекрасно выглядит, – заметил отец.

Лютик смолчала.

– Ты же сама вчера говорила, – напомнила ей мать.