С. Моргенштерн - Принцесса-невеста

Это моя любимая книга на свете, хотя я никогда не читал её.

Как такое возможно? Постараюсь объяснить. Когда я был ребёнком, книги были мне совершенно неинтересны. Я ненавидел читать, я ужасно читал, и кроме того, как можно было тратить время на чтение, когда существовали игры, так и звавшие в них поиграть? Баскетбол, бейсбол, игра в шарики – мне всегда было мало. Я не слишком-то хорошо в них играл, но, если бы мне дали футбольный мяч и пустую спортивную площадку, я придумал бы победные концовки, способные довести вас до слёз. Школа была пыткой. Мисс Рогински, моя учительница с третьего по пятый класс, снова и снова вызывала мою мать к себе. "Мне кажется, Билли не старается так, как он мог бы". Или: «Во время тестов Билли показывает необыкновенно хорошие результаты, учитывая его положение в классе». Или, чаще всего: «Я просто не знаю, миссис Голдман; что же нам делать с Билли?»

Что ж е нам делать с Билли? Эта фраза преследовала меня те первые десять лет. Я делал вид, что мне всё равно, но в глубине души я был напуган до смерти. Всё и вся проходили мимо меня. У меня не было настоящих друзей, никого, кто разделял бы мой интерес к всевозможным играм. Я казался вечно занятым, но думаю, если б на меня хорошенько нажали, я, наверное, признал бы, что, несмотря на всю мою буйную деятельность, был совершенно одинок.

– Что же нам делать с тобой, Билли?

– Я не знаю, Мисс Рогински.

– Как ты мог не сдать технику чтения? Я ведь собственными ушами слышала, как ты употреблял каждое слово.

– Мне жаль, Мисс Рогински. Наверное, я не думал.

– Ты всегда думаешь, Билли. Просто ты не думал о задании.

Мне не оставалось другого выбора, кроме как кивнуть.

– Что случилось в этот раз?

– Я не знаю. Не помню.

– Опять Стэнли Хак? (Стэн Хак был третим бейсменом Кабс в том году, как и во многие другие годы. Однажды я смотрел его игру с трибуны, и даже на таком расстоянии у него была самая обаятельная улыбка, что я когда-либо видел, и по сей день я готов поклясться, что он улыбнулся мне несколько раз. Я просто поклонялся ему. И удар у него был что надо.)

– Бронко Нагурски. Он футболист. Великий футболист, и во вчерашней газете было написано, что он может вернуться и снова играть за Биарз. Он ушёл из спорта, когда я был маленьким, но, если он собрался вернуться, и я бы нашёл кого-нибудь, кто отвёл бы меня на матч, я увидел бы его игру, и может, если бы тот, кто привёл меня, к тому же знал его, я бы мог встретить его после матча, и может, если бы он был голоден, я бы отдал ему сэндвич, который принёс бы с собой. Я пытался представить, какой сэндвич мог бы понравиться Бронко Нагурски.

Её плечи тяжело опустились.

– У тебя потрясающее воображение, Билли.

Не помню, что я ответил. Наверное, «спасибо» или что-нибудь в этом духе.

– Жаль, что я не могу направить его в нужное русло, – продолжила она. – Отчего так?

– Я думаю, что может мне нужны очки и я не могу читать, потому что слова расплываются у меня перед глазами. Это, кстати, объясняет, почему я вечно щурюсь. Возможно, если б я сходил к окулисту, который дал бы мне очки, я стал бы читать лучше всех в классе, и вам бы не пришлось так часто оставлять меня после уроков.

Она лишь указала себе за спину.

– Иди помой доску, Билли.

– Да, мэм.

Доски я мыл лучше всех.

– Они правда расплываются? – сказала мисс Рогински через некоторое время.

– О, нет, это я только что придумал. – Да и не щурился я никогда. Но она, казалось, была этим очень взволнованна. Она вечно беспокоилась. Вот уже три года.

– Я просто никак не могу до тебя достучаться.

– Это не ваша вина, мисс Рогински. (Это правда была не её вина. Ей я тоже поклонялся. Она была коренастой и толстой, но я хотел, чтобы она была моей матерью. Но тут у меня никак концы с концами не сходились, разве что она сначала была замужем за моим отцом, а потом они развелись, и мой отец женился на моей матери, что было нормально, потому что мисс Рогински надо было работать, поэтому моему отцу пришлось заботиться обо мне - в этом был какой-то смысл. Только все выглядело так, словно они никогда друг друга не знали, мой отец и мисс Рогински. Когда бы они не встречались, каждый год на рождественском празднике, когда приходили все родители, я наблюдал за ними не сводя глаз, надеясь уловить какой-нибудь таинственный проблеск или взгляд, который мог означать лишь: "Как дела, как ты поживаешь после того, как мы развелись?" – но безуспешно. Она не была моей матерью, она была лишь моей учительницей, а я был её личной и все увеличивающейся зоной бедствия.)

– У тебя всё будет хорошо, Билли.

– Я надеюсь на это, мисс Рогински.

– Просто ты поздний цветок, вот и всё. Уинстон Черчилль был поздним цветком, и ты так же.

Я хотел спросить, за кого он играл, но что-то в её тоне подсказало мне, что не стоит этого делать.

– И Эйнштейн.

Его я тоже не знал. Как и что такое «поздний цветок». Но я чертовски хотел им быть.

Когда мне было двадцать шесть, мой первый роман, «Храм золота», был опубликован в издательстве Альфреда А. Кнопфа. (Оно теперь часть Рэндом Хаус, а он – часть RCA [1] , а RCA – лишь часть сегодняшних проблем с американскими издателями, но не часть этой истории.) Как бы то ни было, перед публикацией работники издательства Кнопфа говорили со мной, пытаясь понять, что они могут сделать, чтобы оправдать свои зарплаты, и они спросили меня, кому бы я хотел послать предварительные копии, кто мог бы высказать свое мнение, и я сказал, что не знаю никого такого, и они сказали: «Подумайте, все кого-нибудь да знают», - и тогда я весь разволновался, потому что мне пришла в голову одна идея, и я сказал: «Хорошо, пошлите копию мисс Рогински», - что, как я считал, было логично и замечательно, потому что если кто-то и мог повлиять на мое мнение, то это была именно она. (Она есть в «Храме золота», кстати говоря, только я назвал её "мисс Патулски" – даже тогда я был изобретателен.)

– Кто? – спросила эта женщина из издательства.

– Моя старая учительница, пошлите ей копию, и я подпишу её, и может даже напишу что-нибудь, - я был очень взбудоражен, пока этот парень из издательства не перебил меня:

– Мы думали о ком-то более национальных масштабов.

Очень мягко я сказал:

– Мисс Рогински, просто пошлите ей копию, пожалуйста, ладно?

– Да, – сказал он, – да, конечно.

Помните, как из-за тона мисс Рогински я не спросил, за кого играл Черчилль? Наверное, тогда у меня был тот же самый тон. В любом случае, что-то произошло, потому что тут же записал её имя, спросив, пишется оно через "о" или через "а".

– Через о , – сказал я, мысленно уже вернувшись в те годы, пытаясь представить себе посвящение, которое понравилось бы ей. Знаете, умное, и скромное, и замечательное, и великолепное, что-то в таком духе.