Лайонел Шрайвер - Другая жизнь

Джексон тяжело взглянул на друга:

– Хочешь мне его отрезать? В основе моего сочинения лежит личный опыт.

– Что ж, кастрация тоже… практикуется. Мой любимый намного острее.

– Какой?

– Демократия – это шутка.

– Да. Просто и колко, – самодовольно произнес Джексон. – Хорошая фразочка. Теоретически вполне возможно, чтобы пятьдесят один процент населения добились от оставшихся сорока девяти всего, чего им нужно. Тот парень в Венесуэле, как его, Чавес, кажется. Он так и делает. Просто отправляет чеки беднякам. Даешь этим попрошайкам деньги, и они за тебя голосуют.

– И ты хочешь об этом написать?

– Может быть, – уклончиво ответил Джексон. – Главное в этом деле – заголовок. Если он будет правильным, уже не важно, что внутри. Можно продать пачку чистых листов, если написать на обложке «Как ирландцы спасли цивилизацию». Эти ирландцы такие самовлюбленные, что мигом раскупят их по двадцать пять баксов за штуку, только для того, чтобы положить на журнальный столик, а сами могут и не заглянуть дальше титульного листа.

– Может быть, в этом и проблема твоих заголовков. «Пенисы и приколы». – Шеп стал вспоминать. – «Как Мы, Бесхарактерные Тупицы, С Удовольствием Позволяли Высасывать Из Себя Все Соки, Тогда Как Другая Половина С Удовольствием Их Сосала». Такие слова никому не лестно услышать.

– Дело в том, что тот, кто этими книгами торгует, сам чувствует себя полным идиотом, в отличие от всех остальных, которые этого не понимают.

– Уверен, любой человек предпочтет спасти цивилизацию.

– Только не мои читатели. Они лучше спалят.

Когда они возвращались, Шеп поднял воротник и закутался шарфом.

– Глинис назначили операцию через две недели.

– Это мы проходили, – проворчал Джексон. – Мы с ужасом ждали операцию Флики на позвоночнике. Лично я на милю бы не подпустил человека с ножом к ребенку. – Ему было трудно сдерживать себя, и он постоянно требовал, чтобы на ночное дежурство оставили более опытного сотрудника.

– Вообще-то я хотел извиниться, – сказал Шеп.

– За что?

– Я никогда не проявлял должного сочувствия к тому, что вам пришлось пережить с Фликой. Я даже представить не мог, чего вам, ребята, это стоило, пока сам не оказался по уши в таком же дерьме. Мне следовало быть более внимательным.

– Бред, приятель. Ты был очень внимателен. Да и как такое можно понять, пока сам не переживешь? – Однако ему приятно было это слышать. Шеп действительно даже не представлял, что происходит, да он и сейчас еще не до конца понимает.

– Я столько раз слышал о том, что кто-то «ложится на операцию». Но никогда об этом не задумывался всерьез. Отдает Средневековьем. Словно я повезу жену на скотобойню.

– Действительно, очень тяжело. Это только кажется, что самое страшное происходит в операционной, на самом деле самое страшное начинается после. Флика говорила, что она лежала и думала о том, например, стоит ли ей беспокоить маму и просить ее подать журнал с комода. Не самой взять – только попросить.

– Спасибо, – с горечью произнес Шеп. – Это очень успокаивает.

– Послушай, а что ты хочешь? Чтобы я рассказывал тебе сказки? Глинис – «стойкая женщина», способна «все преодолеть» и стать «здоровой как лошадь».

– Прости. Нет, я понимаю. Мы должны быть готовы ко всему.

– Не заморачивайся. Все равно ко всему готов не будешь.

Джексон проводил тяжелым, презрительным взглядом джоггера, который только что пробежал мимо, и с чувством собственного превосходства сильнее сжал бутылку воды. Интересно, как нашим предкам удалось пресечь западные границы, когда колодцы были расположены на мили друг от друга, а современный американец хочет пить через каждые пять минут.

– Хотел предложить вам с Кэрол прийти к нам на ужин, – сказал Шеп. – В следующее воскресенье, если сможете найти няню. Посидим вчетвером. Это будет как «фотография до». Знаю, звучит странно, но мне бы хотелось хорошо провести время.

– Обещаю, что не просто постараюсь, – ответил Джексон, прикидывая, что время, пожалуй, выбрано не самое удачное. – Если ты хочешь, чтобы мы все были веселы, как Лари, – не стоит вспоминать об асбесте и прочих штуках. Не стоит говорить о наболевшем.

– Если мы не станем говорить о наболевшем, то весь вечер будем молчать.

– Она все еще на тебя злится?

Шеп фыркнул.

– А сам как думаешь?

– Что эта мысль греет ее по ночам.

– И убаюкивает. Я уже понял, что даже после такого диагноза люди не меняются.

– Ты бы сам не захотел, чтобы она изменилась.

– Мне очень тяжело находиться рядом. Я бы в любом случае чувствовал себя отвратительно, но еще ужаснее осознавать, что стал тому причиной. Все из-за моей небрежности. Извечное разгильдяйство. Начинаю понимать, каково людям, заразившим партнера СПИДом.

– Большинство из них отлично знает, что у них ВИЧ, но продолжают свое дело. А ты не знал. Ведь даже нельзя сказать наверняка, что частицы перенес именно ты, как сказал доктор. Не занимайся онанизмом, – уняв дрожь в голосе, сказал Джексон. – Ты занимаешься пустым самобичеванием. И все потому, что тебе стыдно за Пембу.

– Глинис намерена судиться, заставить «их» заплатить. Но мы не сможем предъявить иск ни одной компании, если я не вспомню, с какими материалами работал. Мне надо вспомнить, цемент какой марки я закупал с 1982 года.

– Я сделал, как ты просил, и тоже над этим подумал, но ничего не вспомнил. Тот список, который ты мне дал, – это марки кровельного покрытия. Знаешь, стройматериалы ведь не такие важные вещи, которые не забываются и через двадцать пять лет.

– Если она не возьмет в свои руки предъявление иска компаниям, она схватит ими меня за горло. Я предпочитаю найти того, кого можно обвинить во всем. Это мне поможет. Я извинялся перед ней до посинения, но рак все равно никуда не исчез.

Они были, конечно, лучшими друзьями, но Шеп умел в любой ситуации держать язык за зубами, поэтому, удивленный откровенностью, Джексон решил сделать еще круг по парку, чтобы дать возможность другу успокоиться.

– Ерунда все это, – сказал Шеп, взяв себя в руки. – До субботы мне придется всем рассказать.

– Об операции?

– О том, что Глинис больна. Пока никто не знает, кроме вас с Кэрол.

– Тебе не кажется, что будет лучше, если Глинис сама это сделает?

– Нет, для всех будет лучше, если это сделаю я. Особенно для ее семьи в Аризоне. Ты же знаешь Глинис. Она позвонит маме, спасует, ничего не скажет и будет полчаса слушать ее рассказ о соседях-мексиканцах, которые не сортируют мусор. Однажды Глинис не выдержала и назвала ее расисткой, Хетти обиделась и сказала что-то оскорбительное в ответ. И как это будет выглядеть? Бип. «Что тебе надо!» – «Я хотела сказать, что у меня рак!» Бах, трубка упала на рычаг.