Лайонел Шрайвер - Другая жизнь

Фонтан был еще совсем новым, струи едва успели пробежать первый круг, когда они с Глинис вернулись из Пуэрто-Эскондидо несколько лет назад. В отсутствие родителей дети разъединили шланги, объясняя это абсурдностью идеи поставить фонтан в съемном доме, и решили вернуть все в прежнее состояние только к приезду родителей; как жаль, что забыли это сделать. Он не сказал детям, что они его расстроили. Ему было приятно, что они с удовольствием играют с предметом его невинного хобби. Огорчало его другое: он не научил их ценить то, что дорого их отцу.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросила Глинис, наблюдая завершение баталии с жиром. – Она хочет перевезти все свое барахло к отцу, пока ты не купишь ей квартиру. Хотя ты вполне мог сказать ей, что она может жить там и составить старику компанию.

– Берил пришлось съехать и расстаться с таким недорогим жильем, которое она считала своим. Естественно, она в панике.

– Ты не слишком либеральничаешь?

– Тебе повезло с мужем.

– Господи, это не укладывается ни в какие рамки! Можно подумать, это ее гражданское право ! А заявление, будто она много работает и не ее вина, что за это не платят? Она сама выбрала профессию. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов.

– Ты лучше и успешнее ее в профессиональном плане, вот Берил и бесится.

– Она совсем тебя не уважает.

– Ей приятно так ко мне относиться. Не будем ей мешать.

– Нет, какая наглость! Сто штук! И это только начало, первый взнос. Я давно предупреждала тебя, что давать ей не всю сумму сразу, а частями только хуже.

– Я никогда не видел ничего страшного в том, чтобы ей помочь. Не вижу и сейчас. – Впервые сомнения закрались в его душу. Возможно, при других обстоятельствах он помог бы сестре и в этот раз.

– Ты ей что-то пообещал? Почему она так уверена, что поможешь?

– Берил ведет себя так, как и все люди, привыкшие жить в стесненных обстоятельствах. Они полагают, будто все остальные богаче их. Она считает, что деньги – просто деньги, для всех одинаковые. У нее нет детей, и она не знает, что сколько стоит. Как Зак, например. Автостраховка, налоги…

– Готова поспорить, она их не платит. Люди вроде твоей сестры считают, что такие, как мы, обязаны платить больше.

– Не очень хочется быть похожим на Джексона, но, понимаешь, Берил из тех людей, которые даже не задумываются, чего стоит их существование. Что кто-то убирает за ней мусор, что она может погулять в парке, за которым кто-то следит, что в больнице ей обязательно окажут квалифицированную помощь, без страховки, которой у нее нет. И за все это кто-то заплатит. Уверен, что она даже не задумывается об этом.

– Определенно, – кивнула Глинис. – У нее психология не победителя, а жертвы. Ее злость на весь мир выросла до размеров Вселенной. – Шеп оставил при себе соображение, что то же самое можно сказать и о самой Глинис. – Для меня, – продолжала она, – самым неприятным за весь вечер было даже не твое сообщение, а эти крокодиловы слезы в конце. Как напыщенно! По-любительски театрально и наигранно! Как и ее комплименты по поводу моей лопаточки… Берил отвратительная актриса. Но сильнее всего она сокрушалась о том, что больше не сможет запустить жадную ручку в твой карман.

– Я надеюсь, что перед лицом серьезной болезни трения между людьми, например тобой и Берил…

– Трения ? – Глинис засмеялась, но даже такой злорадный смех был ему приятен в сложившейся ситуации. – Да она меня ненавидит!

– Допустим, но я надеюсь, что и этого не должно быть. Берил не имеет права больше к тебе так относиться, и очень стыдно, если она этого не понимает.

– В этом есть что-то будоражащее кровь. Сложно объяснить, но мне нравится наблюдать, как она пытается скрыть, что буквально кипит от злости. Это те немногие радости, которые дала мне моя мезотелиома.

Увидев, как Шеп любовно натирает ее лопаточку для рыбы, Глинис встала и обняла его, прижавшись к спине. Это вполне обыденное действие произвело на нее неизгладимое впечатление и словно придало сил.

– Да, и ты заметил? – Глинис потерлась о его рубашку и вновь засмеялась грудным смехом. – Она до сих пор помнит о шоколадках.

Время, которое Шеп потратил на ужин «фотография до», Джексон провел еще хуже, чем предполагал. Капли с вазелином, которые он купил вместо «Саран Рэп» – никогда нельзя покупать лекарства неизвестных брендов, – вытекли за ночь из глаз Флики, и наутро они горели огнем. Пока он отсутствовал всего несколько часов, она, скажем так, была более чем раздражена.

Кэрол постоянно твердила ему, чтобы он не концентрировал внимание Флики на «стрессе», поскольку их старшая дочь постоянно испытывала стресс и стала очень плохо его переносить. Флика стойко сносила жалобы отца на лживость нового «зеленого» закона, который так же необходим, как налог на пластиковые пакеты, и сетования на то, что все это делается лишь с целью выкачать из народа больше денег. Она не возражала против опухших красных глаз по утрам, с трудом позволяющих ей завтракать. Она не возражала против того, что ей трудно говорить, когда хочется так много сказать. Она не возражала против того, что у нее изо рта постоянно течет слюна, что она постоянно потеет; если детей в школе просили воздержаться от злых шуток, она предпочитала съязвить в ответ, чем быть вежливой или просто с презрением отвернуться. Она терпеть не могла ежечасные вливания в трубку раствора из сахара и соли, которые совсем не приносили того удовлетворения, как ее сестре глоток колы. Она устала каждое утро и вечер на пятнадцать минут надевать специальный жилет для очистки дыхательных путей.

Флика должна была быть благодарна этому жилету, потому что родители ее теперь были спокойны и ей не приходилось проходить процедуру дренажа, которая стала кошмаром ее детства: вставленные в нос трубки, булькающие звуки помпы, потоки слизи, льющиеся в контейнер; Джексона всегда поражало, сколько дряни может содержаться в этих двух маленьких легких, и, сколько бы Кэрол ни говорила, что процедура приносит облегчение, он никак не мог с этим смириться. Сколько бы он ни утешал себя, что с каждым разом процедура становится для девочки все менее отвратительной, сама Флика была далека от благодарности. У нее было столько причин для раздражения, что она перенесла свою ненависть на другую процедуру: постоянные клизмы, связанные с хроническими запорами от приема множества лекарств.

Более того, в этот момент у нее случился вегетативный криз, и, черт возьми, она ни за что на свете не хотела бы пережить это вновь.

Первые признаки появились, когда Кэрол готовила германский шоколадный торт для ужина с Накерами. Он знал, в чем причина. К шестнадцати годам организм Флики стал сопротивляться всему тому количеству медикаментов, которые ему пришлось поглотить. Разумеется, ей суждено было многое вынести, и сейчас организм выбросил красный флаг: «изменение личности» и «эмоциональная неустойчивость» были основными индикаторами криза. Дело в том, что большинство детей с синдромом Райли – Дея – старый термин для определения семейной вегетативной дисфункции, напоминающий по звучанию название дуэта, исполняющего веселые песенки на христианском радио, – стали бы ныть, что сестра единовластно пользуется домашним компьютером. Однако Флика была далека от этого. В ее случае «неустойчивость» проявлялась куда страшнее. Она обычно начинала ныть, что ненавидит жизнь и свое тело; что в будущем ее не ждет ничего, кроме очередной госпитализации, которая закончится помещением навсегда в инвалидное кресло и целым рядом новых болезненных симптомов – ужасающие скачки давления, постоянные припадки… Флика появилась в кухне, потея и ноя, что лучше бы ей сразу умереть. Любым родителям было бы тяжело такое слушать, особенно если эти эмоциональные всплески нельзя списать на счет подросткового стремления к театральности. Флика говорила именно то, что хотела сказать. Она хорошо знала, какова смерть на самом деле, и считала, что ее речь звучит великолепно.