Сара Уинман - Когда бог был кроликом

Однажды в июне, через несколько месяцев после выигрыша, отец приехал домой в абсолютно новом серебристом «мерседесе» с затемненными стеклами – на таких, наверное, ездили дипломаты. Все соседи стали свидетелями этого вызывающего поступка. Когда дверь машины распахнулась и из нее показался отец, наша улица отозвалась характерным стуком: это разбивались упавшие на землю челюсти. Отец попытался улыбнуться и пробормотал что-то насчет неожиданно полученного «хорошего бонуса», но, неведомо для себя самого, он уже начал восхождение по ведущей к элитным вершинам лестнице и уже смотрел сверху вниз на знакомые, добрые лица людей, много лет деливших с ним жизнь. Мне стало стыдно, и я ушла в дом.

В тот вечер мы обедали в полном молчании. Разумеется, думать все могли только об «этой машине», и еда казалась невкусной. Наконец мать не выдержала и, поднимаясь из-за стола, чтобы налить себе стакан воды, спокойно спросила:

– Зачем?

– Не знаю, – ответил отец. – Я мог ее купить – вот и купил.

Мы с братом посмотрели на мать.

– Но это уже не мы. Такая машина – это не мы. Такая машина – это все злое и уродливое, что есть в этом мире, – сказала она.

Теперь мы смотрели на отца.

– Я еще никогда в жизни не покупал новую машину, – жалобно сказал он.

– Ради бога, дело ведь не в том, что она новая! Дело в том, что большинство людей за такие деньги могли бы, например, купить дом или хотя бы сделать первый взнос. Эта чертова машина делает нас совсем другими людьми, не такими, как мы есть. Это вообще не машина, это символ всего гадкого в нашей стране. Я никогда в нее не сяду. Выбирай: либо я – либо она.

– Выберу, – пообещал отец, поднялся и вышел из кухни.

Ожидая, пока отец сделает выбор между Женой и Машиной, мать исчезла, оставив нам только короткую записку: «Не волнуйтесь за меня. – (До этого мы и не волновались, но тут начали.) – Я буду очень скучать по моим дорогим детям». Тот факт, что она при этом не упомянула отца, еще долго отравлял воздух в доме, как гнилостный запах «стилтона» после прошлого Рождества.

В период этой временной разлуки отец держался мужественно и ездил на работу в свой Пункт бесплатной юридической помощи на «мерседесе», что придавало непривычно гламурный вид парковке, которую их офис делил с дешевой забегаловкой. Пришедшие за консультацией преступники дружно требовали предоставить им того юриста, «чья тачка стоит там у ворот». Они явно считали машину символом жизненного успеха и даже не подозревали, что ее владелец чувствует себя в данный момент полным неудачником.

Как-то вечером он задержал меня на кухне и заговорил о машине:

– Она ведь тебе нравится, Элли?

– Вообще-то не очень.

– Но почему? Она такая красивая.

– Но такой больше ни у кого нет.

– Так это ведь хорошо – быть другой, непохожей на остальных.

– Не знаю. – Я-то как раз очень хорошо знала о своей тайной потребности слиться с остальными, стать их частью или попросту спрятаться. – Я не хочу, чтобы люди знали, что я от них отличаюсь.

Я подняла глаза и увидела, что в дверях стоит брат.

Вместе с семейной покатилась под откос и моя школьная жизнь. Я с удовольствием забросила учебники и сочинения, ловко намекнув учителю, что у нас дома не все ладно, и теперь нередко развлекала себя мыслью, что, возможно, тоже стану ребенком из неполной семьи. Дженни Пенни я сообщила, что мои родители, похоже, скоро разведутся.

– Надолго? – спросила она.

– На столько, на сколько потребуется, – ответила я словами матери, которые она бросила отцу, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

Мне нравилась моя новая жизнь: в ней были только я и Дженни Пенни и мы часто сидели в старом сарае, подальше от хаоса и несчастий, принесенных в наш дом неожиданным богатством. В сарае, оборудованном братом, было уютно, имелся даже маленький электрический обогреватель, перед которым любил сидеть бог, грея шкурку, отчего та начинала кисло пахнуть. Я устраивалась в ободранном кресле, когда-то украшавшем гостиную, а Дженни Пенни – на старом деревянном ящике. Воображаемый официант приносил нам мартини с водкой: по утверждению брата, напиток людей богатых и искушенных. Годы спустя именно с этого коктейля я начну праздновать свой восемнадцатый день рождения.

– Твое здоровье! – сказала я, поднося бокал к губам.

– Твое здоровье, – откликнулась она.

– Что-то случилось?

– Ничего.

– Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне обо всем.

– Я знаю, – сказала Дженни Пенни и притворилась, что допивает мартини до конца.

– Тогда что случилось? – снова спросила я.

Она казалась печальней обычного.

– Что со мной будет, если твои мама и папа разведутся насовсем? С кем я останусь? – спросила она.

Что я могла ей ответить? Я и сама еще не выбрала. У меня имелось множество доводов за и против каждой стороны, и список был еще далеко не полон. Вместо ответа я положила ей на колени бога, который уже начал заметно попахивать. Он быстро ее утешил и даже покорно терпел энергичную, не слишком деликатную ласку ее толстеньких пальцев, из-под которых на пол летели клочки шерсти.

– Ох, – вздохнул он, – нельзя ли поаккуратнее? Вот ведь засранка! Ох.

Я наклонилась, чтобы взять с пола свой бокал, и тогда заметила лежащий под креслом журнал. Еще не открыв его, я по обложке догадалась, что будет внутри, но все-таки открыла и быстро пролистала страницы с изображениями голых тел, делающих разные штуки со своими половыми органами. Я и не подозревала, что вагины и пенисы можно использовать подобным образом, но в своем возрасте все-таки уже догадывалась, что людям нравится прикасаться к ним.

– Смотри-ка, – сказала я и протянула Дженни Пенни открытый журнал.

Но она не стала смотреть. И не засмеялась. И ничего не сказала. Вместо этого она вдруг заплакала и убежала.

Я нашла ее в тени миндального дерева в темном переулке, где мы однажды видели дохлую кошку, наверное отравившуюся чем-то. Теплый ветерок только взбалтывал и усиливал стоящий здесь запах мочи и дерьма. Переулок обычно использовали в качестве туалета или помойки. Вид у Дженни Пенни, скорчившейся под деревом, был сиротский и при этом воинственный. Я опустилась на корточки рядом с ней и убрала назад волосы, прилипшие к ее губам и бледному лбу.

– Я хочу убежать из дома, – сказала она.

– Куда?

– В Атлантиду.

– Где это?

– Этого никто не знает, но я ее найду и убегу туда, вот тогда они заволнуются.

Она смотрела прямо на меня, и ее темные глаза как будто плавились в глубоких глазницах.

– Поехали со мной, – взмолилась она.

– Ладно, только на этой неделе я не могу. – Я помнила, что записана к зубному.

Она согласилась, и некоторое время мы посидели молча, прислонившись к ограде и вдыхая запах креозота, которым она была недавно покрыта. Дженни Пенни заметно успокоилась.