Сара Уинман - Когда бог был кроликом

Я тут же вспомнила, как все соседи обсуждали прибывшую среди ночи желтую машину с помятым прицепом.

– Сейчас подождем моего брата и вместе пойдем домой, если хочешь.

– Ладно, – сказала она и улыбнулась. – Так лучше, чем ходить одной. А какой у тебя брат?

– Не такой, как все, – сказала я, не в силах подобрать более точное определение.

– Это хорошо.

Она снова принялась за свои чудесные прыжки с ноги на ногу.

– Что это ты делаешь?

– Представляю, будто иду по стеклу.

– Это весело?

– Попробуй, если хочешь.

Я попробовала, и, как ни странно, мне понравилось.

Мы смотрели по телевизору «Дженерейшн гейм» и хором кричали: «Игрушка! Игрушка!» – ко гда раздался звонок в дверь. Матери пришлось выйти в прихожую, и она пропустила самую интересную часть: бегущую ленту с призами. Вернувшись, она подошла к отцу и что-то прошептала ему в ухо. Он быстро поднялся и сказал:

– Джо, побудь тут с сестрой. Нам надо выйти к соседям. Это ненадолго.

– Хорошо, – сказал брат, но, как только дверь за родителями закрылась, повернулся ко мне: – Пошли.

Ночь была холодной, и ноги в домашних тапочках сразу заледенели. Стараясь держаться в тени изгороди, мы пробрались к дому мистера Голана и поднялись на крыльцо. Дверь, к счастью, была на месте. Я на секунду замерла на пороге – последний раз я пересекала его три месяца назад, а с тех пор всеми силами избегала недоуменных расспросов родителей и умоляющих старческих глаз из-за забора. Брат взял меня за руку, и вместе мы зашли в прихожую, пахнущую едой и мокрыми пальто. Из кухни раздавались приглушенные голоса, и мы двинулись в ту сторону.

Брат стиснул мою руку.

– Ты в порядке? – шепотом спросил он.

Дверь была открыта. Эсфирь сидела на стуле, а моя мать разговаривала по телефону. Отец стоял спиной к двери. Нашего появления никто не заметил.

– Мы думаем, он покончил с собой, – говорила мать. – Здесь везде таблетки. Я – соседка. Нет, раньше вам звонила его сестра. Да, конечно, мы вас дождемся. Конечно.

Я взглянула на брата. Он отвернулся от меня. Отец отошел к окну, и тут я снова увидела мистера Голана. Только на этот раз он лежал на полу: ноги вместе, одна рука откинута в сторону, другая, согнутая, лежит на груди, как будто он умер, танцуя танго. Брат пытался удержать меня, но я вырвалась и подошла ближе.

– Где его номер? – громко спросила я.

Все посмотрели на меня, а мать положила трубку.

– Уходи отсюда немедленно, Элли, – сказал отец и потянулся ко мне, но я увернулась от его рук.

– Нет! Где его номер? Номер на руке? Где он?

Эсфирь посмотрела на мою мать, но та отвернулась.

Тогда старуха раскинула руки и позвала:

– Иди ко мне, Элли.

Я приблизилась и встала перед ней. От нее пахло какими-то восточными сладостями. Кажется, рахат-лукумом.

– Не было у него никакого номера, – тихо сказала она.

– Нет, был. Я сама видела.

– Не было у него номера, – так же тихо повторила она. – Он рисовал его сам, когда ему было грустно.

Вот так я узнала, что номер, такой четкий, словно был нарисован вчера, и вправду был нарисован вчера.

– Не понимаю, – сказала я.

– Тебе и не надо этого понимать, – сердито вмешался отец.

– А как же страшные лагеря?

Эсфирь положила руки мне на плечи.

– Лагеря на самом деле были, и они были страшными, и об этом нельзя забывать. – Она притянула меня к себе, и ее голос слегка дрогнул. – Но Абрахам никогда не был в лагере. Никогда не был. Он был психически болен, – добавила она так спокойно, словно говорила о новом цвете волос. – Он приехал в Америку в двадцать седьмом году и счастливо жил здесь с тех пор. Многие даже скажут, что он был эгоистично счастлив. Он много гастролировал, играл на скрипке и имел успех. Пока он принимал таблетки, с ним все было в порядке. А когда прекращал принимать, то становился проблемой и для себя, и для других…

– Ну зачем он рассказывал мне все это? – спросила я, не вытирая текущих по щекам слез. – Зачем он врал мне?

Она уже собиралась заговорить, но вдруг сжала губы и посмотрела мне прямо в глаза. И сейчас я понимаю, что она что-то увидела в них, а я тоже что-то увидела в ее глазах, увидела страх, и поняла: она знает обо всем, что случилось со мной. Я потянулась к ней, как утопающие тянутся за спасательным тросом.

Эсфирь отвернулась.

– Почему он тебе врал? Это все из-за чувства вины, – торопливо объяснила она. – Иногда жизнь бывает слишком добра к тебе. И ты чувствуешь, что не заслуживаешь этого.

Эсфирь Голан не захотела спасать меня.

Сама мать считала, что виной всему отложенный стресс, запоздалая реакция на трагическую гибель родителей. Именно из-за этого и появилась опухоль, объясняла она нам, ставя на кухонный стол торт и раздавая тарелки. Внутри скапливается огромное количество негативной энергии, она бурлит и раскручивается, набирая силу, а потом однажды срабатывает какой-то пусковой механизм, и, вытираясь после ванны, ты нащупываешь у себя на груди уплотнение, которого вроде бы не должно там быть, но стараешься не обращать на него внимания, и так месяц за месяцем, и от подавленного страха оно становится все больше, и вот ты уже сидишь у врача, говоришь ему: «Кажется, у меня опухоль», и начинаешь медленно расстегивать кофточку.

Отец сразу же поверил, что это рак, не потому, что у матери была генетическая склонность к такой болезни, а просто потому, что подсознательно он давно уже ждал, чтобы что-нибудь разрушило его незаслуженно счастливую жизнь. Потребовалось совсем немного времени, чтобы наполовину полный стакан превратился в наполовину пустой. Странно было наблюдать, как прямо у нас на глазах идеализм отца тает стремительно, будто грязный снег.

Мать уезжала ненадолго, биопсия и анализы должны были занять лишь несколько дней, и сумку она укладывала спокойно и методично, будто собиралась в отпуск. В больницу с ней отправлялись только самые лучшие вещи, и духи, и даже роман – она сказала, что это приятное чтение. Между аккуратно сложенными и разделенными нежнейшей папиросной бумагой хлопковыми блузками поместилось саше с лавандой, и скоро доктора станут восхищаться: «От вас так приятно пахнет! Что это? Лаванда?» А она будет приветливо кивать столпившимся вокруг нее студентам-медикам, которые по очереди станут ставить диагноз и угадывать, что это за загадочное новообразование поселилось у нее в груди.

Новую пижаму мать положила в специальный клетчатый мешочек. Я погладила рукой ткань.

– Шелк, – объяснила мать. – Это Нэнси мне подарила.

– Нэнси всегда дарит очень хорошие вещи, да?

– Она скоро приезжает и поживет у нас немного.

– Я знаю.

– Поможет папе по дому и присмотрит за вами.

– Я знаю.