Джон Ирвинг - Чужие сны и другие истории (сборник)

Лучше всего нам с Плимпгоном было бы тренироваться вдвоем, однако мы сильно разнились по весовым категориям. В Йельском университете Плимптон выступал в категории до ста девяноста одного фунта (я в Питсбурге – в категории до ста тридцати фунтов). С тех пор каждый из нас набрал по пятнадцать – двадцать фунтов, и все равно мы не могли бороться в паре: между нами по-прежнему оставалась разница в шестьдесят фунтов.

Через семь лет, когда я вернулся в Айова-Сити, чтобы преподавать в Писательской мастерской, борцовский зал оставался на прежнем месте, зато атмосфера изменилась. Главным тренером стал Гэри Курдельмейер, чемпион Айовы пятьдесят восьмого года. В семьдесят втором у него появился помощник – Дэн Гейбл, чемпион мюнхенской Олимпиады, получивший золотую медаль за победу в весовой категории до ста сорока девяти с половиной фунтов. Среди борцов было много студентов выпускного курса и выпускников. Годы моего преподавания (с семьдесят второго по семьдесят пятый) совпали с лидированием борцов из Айовского университета, что являлось заслугой Дэна Гейбла. (Гэри Курдельмейер оставался главным тренером в семьдесят пятом и семьдесят шестом годах, когда команда дважды завоевывала чемпионский титул. Затем главным стал Гейбл. Под его руководством ребята выиграли чемпионат в семьдесят восьмом. Помощником Гейбла тогда был Дж. Робинсон, ныне – главный тренер команды борцов Миннесотского университета.)

Брэд Смит, Чак Ягла, Дэн Холм, Крис Кэмпбелл – все впоследствии стали национальными чемпионами – тренировались тогда в зале «на верхотуре». Там всегда было людно, однако и Курдельмейер, и Гейбл с неизменным радушием встречали меня, даже если я мог продержаться всего две минуты, а потом приваливался к стене и отдыхал. В статусе преподавателя я выдерживал уже только две минуты.

На нескольких состязаниях мое место на зрительской скамье оказывалось рядом с местом бывшего тренера Дейва Мак-Каски. Наши мнения совпадали. Мы, как и все, восхищались Гейблом. Три победы в национальном масштабе (за всю карьеру тренера в Айовском университете команда Гейбла проиграла лишь один раз). Стараниями Гейбла ни зрительские трибуны, ни борцовский зал никогда не пустовали. Всем хотелось побороться лично с ним – пусть даже в течение двух минут. Как и остальные, я не мог отказать себе в удовольствии испытать волнующее мгновение, за которым неизменно следовало мое поражение. Борясь с Дэном Гейблом, я ни разу не получил ни одного очка. Утешало лишь то, что я оказался в хорошей компании. На Олимпиаде семьдесят второго года в Мюнхене, где Гейбл завоевал золотую медаль, никто из его противников тоже не смог получить ни одного очка.

Победа в олимпийских соревнованиях по вольной борьбе без потери очков равносильна выигрышу в мужском финале Уимблдонского турнира со счетом 6:0 во всех трех сетах, победе в чемпионате по бейсболу «Уорлд сириз» и так далее. Еще удивительнее, что Гейбл из успешного борца превратился в успешного тренера. В тысяча девятьсот девяносто пятом году Айова в четвертый раз за последние пять лет победила в соревнованиях НССА. В том же году они в пятнадцатый раз стали общенациональными чемпионами. Я считаю это абсолютным рекордом для команды любого университета в любых соревнованиях по любому виду спорта. В девяносто пятом году борцы Айовского университета в семи весовых категориях из десяти дошли до полуфинала НССА. Дэн Гейбл, всегда стремящийся к лучшему, был разочарован. Мало того, случился досадный проигрыш в категориях до ста пятидесяти и до ста девяноста фунтов.

Борцовские соревнования и турниры служат «годичными кольцами» моих воспоминаний. Мои студенческие воспоминания о Писательской мастерской часто смешиваются со временем моего преподавания там; я даже путаю своих однокурсников со студентами, которым преподавал. Но я всегда могу вспомнить годы (и не только в Айове) по борцам, с кем состязался. Я быстро вспоминаю, кто тогда был тренером и в каком месте проходили соревнования. Возможно также, моя «забывчивость» является свидетельством практической, деловой атмосферы, царившей в Писательской мастерской. Потому мои студенческие годы так похожи на годы преподавания. И тот и другой период были для меня счастливым временем.

С Доном Хендри-младшим мы вместе учились в Эксетере, но в разных классах и практически не общались. В дальнейшем судьба свела нас в Писательской мастерской (в мои студенческие годы). Впоследствии Хендри стал автором четырех романов и сборника рассказов. В течение нескольких лет он координировал программу по писательскому творчеству для студентов-дипломников в Алабамском университете. Сведя нас в Айове, судьба продемонстрировала еще большую иронию, чем в случае с Дэвидом Плимптоном. Когда мы с Хендри учились в Эксетере, то ухаживали за одной девушкой. Она вышла замуж за него, а Дон стал моим другом (особенно мы сблизились в Айова-Сити). Наши дети росли вместе. Когда я преподавал и работал тренером в небольшом вермонтском колледже, Хендри преподавал в таком же небольшом колледже, но в Нью-Гэмпшире. Нас разделяло около часа пути. Затем, когда он перебрался в Массачусетс и преподавал в колледже Маунт-Холиок, через какое-то время за ним последовал и я.

У Хендри была привычка наделять героев своих романов внешностью его друзей, где мы, естественно, появлялись под вымышленными именами. Меня это не обижало: мне нравился стиль повествования Хендри, где страстность имела дразнящий оттенок. В последний раз я появился в его романе «Исследование пляжей Атлантического побережья» [24] «А Survey of the Atlantic Beaches». под именем сценариста Барри Кесслера. Он вывел меня «неистовым спортсменом средних лет, обожавшим бег на длинные дистанции и поднятие тяжестей».

Мы с ним постоянно спорили об Оскаре Уайльде: Хендри любил его творчество, а я – нет. Кстати, я не испытываю неприязни к посредственным писателям за их посредственность; так что вовсе не посредственность Уайльда отворачивала меня от его творчества. Его гомосексуальные увлечения тут тоже ни при чем (хотя в тогдашней Англии это считалось «верхом непристойности»; Уайльду дали два года тюрьмы, после которых он так и не оправился). Наоборот, нужно было бы восхищаться этим писателем за воспевание им такой «похабщины», как содомия (так мне казалось в мои молодые годы). Мне было ненавистно в Уайльде его стремление высмеивать тех, кто стоял неизмеримо выше его. Неужели он так завидовал Диккенсу и Флоберу, что не мог не исторгать колкости в их адрес?

Конечно же, Уайльда за его «похабщину» не стоило заключать в тюрьму даже на один день. В дальнейшем жизнь поставила его на то место, которое он действительно заслужил: чаще всего имя Уайльда встретишь в каком-нибудь сборнике цитат, где его высказывания имеют вполне пристойный, морализаторский вид. А вот у произведений Флобера и Диккенса по-прежнему есть читатели. (Уайльд банален тем, что в мире всегда хватало писателей, образ жизни которых привлекал более пристальное внимание, нежели их творчество.)