Мариан Фредрикссон - Анна, Ханна и Юханна

Ханна, вернувшись в дом, занялась привычным делом. Когда завтрак был съеден, она спокойно сказала Иоэлю Эрикссону, что пойдет к родителям и возьмет с собой сына. Иоэль хмуро кивнул и сказал, чтобы она поторопилась и ушла до того, как проснется Ловиса.

– Смотри не опоздай к десятичасовой дойке, – добавил он.

Было очень холодно, когда Ханна по тропинке углубилась в лес. Но девушка не чувствовала пронизывающего ветра, ей было тепло от распиравшего ее чувства благодарности.

Она впервые всерьез подумала о Брумане, о том, как ей вознаградить его. Она любит порядок, она сильная, она знает, что требуется от хозяйки дома. Деньги сами по себе никогда ее особенно не заботили, но считать их она сумеет, учитель хвалил ее за успехи в арифметике. Она поведет хозяйство так, что Бруман будет гордиться своим домом и своей женушкой.

Потом она вспомнила о мебели. Интересно, что за мебель привезет он из Вермлана? Наверное, красивую, намного красивее, чем в Люккане. Она одернула себя, вспомнив клятву не питать пустых надежд.

Мальчик замерз и начал капризничать. Ханна взяла его на руки и прикрыла своей шерстяной шалью. Тропинка между тем вывела ее из леса на поле Августа. Там уже работали, выкапывая картошку, но мать, тоже бывшая здесь, оторвалась от работы и пошла навстречу дочери.

– Значит, освободилась, – сказала Майя-Лиза, и в ее голосе было больше теплоты, чем в словах. Ханна вгляделась в утомленное лицо матери и прочитала в ее глазах радость. И еще гордость. Это было так необычно, что Ханна на мгновение потеряла дар речи и смогла лишь выдавить обычное «С добрым утром».

Они сварили кофе, сели за стол в кухне и стали пить кофе вприкуску, ощущая, как сладкие кусочки растворяются во рту от горячего напитка.

Потом мать произнесла:

– Надеюсь, ты не будешь спать вповалку с тремя или четырьмя детьми.

Ханна не дрогнула, только вздохнула глубже, чем обычно, но спина ее осталась прямой. Она подумала о том, о чем не смела говорить даже сама с собой. Йон Бруман будет делать с ней то же, что сделал Рикард, сын Иоэля. Будет делать каждую ночь, на той кровати в горнице.

Она едва не произнесла это вслух, но сдержалась и сказала только, что у них будет отдельная кровать.

Ханна поняла, что краснеет, в воздухе в этот момент носилось что-то пугающее. Это не было понимание, это не была мысль – Ханна просто чувствовала, что ей страшно.

Мать заметила этот страх и спокойно заговорила:

– Не надо так пугаться. Такова женская доля, к ней постепенно привыкаешь. Думай о том, что ты стала хозяйкой дома и что твой мужчина лучше всех остальных.

– Почему он хочет жениться именно на мне?

– Ты молодая, неприметная и работящая.

Ханна посмотрела на мать со страхом, смешанным с удивлением. Она никогда не говорила о Ханне ничего хорошего. Похвала опасна, она навлекает несчастья. Но Майя-Лиза продолжала:

– Надо сделать все, чтобы ты выглядела пристойно. Это все же свадьба… Я подумала, что можно перешить мое старое подвенечное платье. – Она неуверенно посмотрела на Ханну. Та молчала, и Майя-Лиза наконец произнесла: – Не знаю, правда, что ему нравится, он выглядит как важный господин.

Она ждала, что скажет Ханна.

«Я должен уважать тебя и твою мать…»

Но это была лишь мимолетная мысль, в следующий момент Ханна вновь содрогнулась от ужаса при воспоминании о кровати в спальне.

– Мама, – сказала она, – ничего не выйдет. Я не смогу.

– Глупости, – отрезала Майя-Лиза, отбросив телячьи нежности. – Почему это ты не сможешь делать то, что делают все женщины? К этому привыкают, вот и я привыкла. Страшна не постель, страшны роды.

Ханна помнила свои роды. Они не были легкими, но и не имели таких страшных последствий, как ощущение неизбежности смерти после того, что сделал с ней на сеновале Черный Рикард.

– Надо закрыть глаза и расслабить тело, – сказала мать и покраснела. – В этом нет ничего стыдного, коли благословил пастор. А теперь пошли мерить платье.

Но из этого ничего не вышло – они тотчас убедились, что подвенечное платье Майи-Лизы, давно забытое и лежавшее в сундуке, завернутое в шелковистую бумагу, оказалось мало Ханне. Она была выше и шире Майи-Лизы в молодости.

– Я просто сгорю от стыда за такое платье.

– У нас никогда не было много денег, – сухо возразила Майя-Лиза.

Но Ханна ее уже не слушала. Она вообще словно одеревенела, ей было холодно в жарко натопленной кухне. По дороге в Люккан Ханна впервые задумалась о том, чтобы сбежать от всех, взять ребенка и присоединиться к нищим попрошайкам, которые, как она помнила, бродили по округе в неурожайные годы. Потом она посмотрела на сына, вспомнила те ходячие скелеты и поняла, что не сможет сделать этого.

Наверное, она и в самом деле привыкнет, как говорит мать: закрыть глаза и расслабить тело. Ложась спать в своем углу в кухне, Ханна попыталась думать о красивой мебели, которую Йон Бруман привезет из Вермлана. Но это было тяжело. Ханна несколько раз вставала, но в конце концов все же заснула.

Наутро самые худшие страхи рассеялись. Когда Ханна встала, разожгла огонь в плите и потащилась в коровник с тяжелыми кадками, она пыталась представить себе, как – совершенно по-другому – будет себя чувствовать, растапливая собственную плиту и обихаживая собственных коров.

Она приступила к дойке. Упираясь лбом в бока больших животных, Ханна приняла окончательное решение: Йон Бруман не должен узнать о ее страхах, никогда. Она будет послушной и мягкой, как советовала ей мать.

Закончив доить, Ханна вышла из коровника. На улице шел снег, падал на землю крупными мокрыми хлопьями. Остановившись на пороге, она подумала, что сейчас только начало октября, а зима уже наступила, ранняя долгая зима. Снежинки будили чувство древней тоскливой обреченности.

Впереди нескончаемая, холодная, как железо, голодная зима. Но Ханна скоро уйдет к Йону Бруману.

К полудню снег перешел в дождь, а еще через несколько дней сквозь тучи проглянуло солнце. Зима резко отступила, осень зацвела яркой позолотой кленовых листьев, а старики заговорили о бабьем лете. Как и обычно, в эти осенние дни женщины потянулись в лес собирать бруснику. Пошла за брусникой и Ханна, откровенно сказав Ловисе, что хочет помочь матери нарвать ягод. Уходя, она слышала визгливые ругательства, которыми провожала ее Ловиса.

Ханна не выдержала, обернулась и рассмеялась Ловисе прямо в лицо.

В конце октября, к всеобщему удивлению, вернулся Йон Бруман. Вернулся он на тяжело нагруженной телеге. Вместе с ним из Вермлана приехал его двоюродный брат. Скоро по округе поползли слухи о том, что вдвоем они покрасили дом у мельницы изнутри и снаружи. Внутри белой краской, снаружи – красной. Неслыханная роскошь для этих краев, где так не красили даже пасторские дома, но сплетники утешались тем, что гордыня до добра не доведет.